Безумие - [12]

Да, я отвлекся. Значит, сделали мы все свои дела. Пора начинать рабочий день. Спрашиваю у Маги: что дальше? Мне с Надиром надо еще один вопрос обсудить.

Мага — в рацию, рация что-то ответила.

— Пайдем.

Надир стоит на улице, с кем-то общается.

— А, Кырилл, здарова, как спалос?

— Отлично. Какие наши действия?

Берет меня под руку.

— Прайдемса.

Ну, думаю, начинаются трудности.

— Паэдете на «Уралэ». Вас троэ, плус май рэбата.

— Да мне, Надир, хоть на «Урале», хоть на танке.

— Я нэ аб этом. Маи рэбата вам гилаза заважут.

— Что, все так серьезно?

— А кагда тибе ФСБ будэт яйса атрыват, ти скажешь — гилаза завазаны былы, дарогу нэ видэл.

— Ну, я сюда-то с глазами ехал.

— А кагда тибэ ФСБ пирэс-канфирэнсию дэлат будэт, им дарога суда нэинтэресна будэт. Им дуругые дарогы интэрэсны будут.

Надир, думаю, классный мужик. Находка для журналиста.

— А когда мне ФСБ пресс-конференцию делать будет? Когда из Ботлиха в Махачкалу вернусь?

Это я его колю насчет моей вчерашней догадки, что мы ему еще где-то нужны будем.

— Нээ, тагда нэ успэют. Кагда патом вэрнешса.

Так, это уже хорошо. Речь идет о том, что мы и из мест «паинтэрэснэй» вернемся. Это, вообще, здоровый признак, когда глаза завязывают.

— А зачем тогда сейчас глаза завязывать?

Обаятельная улыбка:

— Чтоб ви прывыклы.

Хорошая шутка. Ладно, хрен с ним. Разбираться не буду. Главное понятно — во-первых, мы ему нужны где-то «там-потом»; во-вторых, мы теперь будем лишены горных пейзажей, потому что он прогнозирует мою встречу с ФСБ. Интересно, в качестве кого — свидетеля или обвиняемого? Это пока не важно, главное, это значит, что мы должны вернуться.

— Надир, у меня тут водитель из Махачкалы, ему с нами делать больше нечего, ему бы уехать.

— Пусть эдет.

— А эти там, на блокпосту, и вообще как-то…

— Ево праводят. За Хасавюрт.

С Валэрой попрощались трогательно. Я дал ему шестьсот, все обнялись, и он уехал. Впереди него шла серая «десятка». В ней — два парня. Не знаю, что у них лежало на заднем сиденье, но в руках оружия точно не было. Я решил, что это хороший знак. Или мне так хотелось думать?

Отправились почти сразу после прощания с Валэрой. Надо отдать должное Надиру и его ребятам. Никаких раскачек, ожиданий и прочих проявлений восточной неги не было.

«Урал» — транспортный бог войны — медленно выполз на плато из чрева ущелья. В брезентовую пасть его кузова начали загружать длинные темно-зеленые деревянные ящики. Черная маркировка — российская. Или советская? Я не очень в этом разбираюсь, но обманывать себя не стал. Как минимум одна статья Уголовного кодекса у нас уже есть — пособничество незаконным вооруженным формированиям. Соучастие в доставке боеприпасов. Потом к боеприпасам добавились наши навороченные кофры. Вот и первая тема для «пирэс-канфирэнсии» в ФСБ.

Потом в кузов полезли мы сами и шестеро камуфлированных ребят. Не скажу, что это были «вооруженные до зубов бандиты», как любят выражаться наши газетные коллеги. В смысле насчет «до зубов». На шестерых приходилось шесть «калашей» с подствольниками, два РПГ, у каждого в «разгрузках» по пять-шесть магазинов. Гранат не видел. Всего-то минут на пятнадцать хорошего боя. Еще два «калаша» были в кабине — у водителя и командира. Я так понял, что в кабину сел командир — кто же еще?

С нами в кузове — ребятки как ребятки. Худые, загорелые. Никакого показного свирепства, солнцезащитных очков, поднятых в сгибе локтя пулеметов и всяких прочих понтов, которые наблюдались у масхадовской охраны в Хасавюрте-96 (пакт Лебедя — Масхадова). Справедливости ради надо сказать, что тогда было много телекамер, а здесь только одна, да и та в виде багажа.

Нет, эти не понтовались, они просто ехали на работу. Мы были им интересны. Но так, слегка.

Вносили некоторое разнообразие в их боевые будни. Люди из Москвы, в которой они сами никогда не были и никогда не побывают (да-да, то, что всего через три года случится «Норд-Ост», тогда и в голову не приходило; Ансалту захватили — уже ЧП, а Буденновск и Кизляр казались дикой случайностью). И неприязни, проявленной вчера «горными инструкторами», тоже не было. Пожалуй, они смотрели на нас так, как смотрели советские люди 70-х на интуристов — немного с завистью, немного с восхищением, немного с подозрением, сами невольно подтягиваясь и стараясь казаться лучше.

Так вот, в кабине сидел командир. А с нами в кузове тоже был командир. Помладше. И тут я сделал интересное для себя открытие. Понял, каков в этом кузове наш статус. Статус — это, знаете ли, важный момент в таких обстоятельствах. Так вот, мы для них были не гостями, не заложниками, не клиентами и т. д. Мы были для них — второй группой. Со своими целями и задачами. Да, они, наверное, отвечали за нас. Может быть, за нашу безопасность, хотя как тут вообще можно отвечать за безопасность. Может быть, и даже наверняка, они отвечали за то, чтобы мы не узнали, чего не следует, не рыпнулись, куда не надо (Надиру не надо). Очень может быть, у них был приказ в случае чего — секирбашка. Но все-таки мы были второй группой (ох, «пирэс-канфирэнсия»).

Знаете, как я это понял? На Востоке очень большое значение имеет понятие «старший». Вы все хоть раз видели на улицах мирных городов военный грузовик с солдатами. Кто сидит у заднего бортика? Правильно, сержанты и дембеля — старшие. Потому что это — лучшие места, оттуда гражданская жизнь видна, девушки. А молодняк запихан вглубь. Так вот одно такое место занял их старший, а другое было предложено мне. Не второму по статусу среди них, а именно мне. То есть я тоже был признан старшим. Старшим в своей группе. Значит, мы — равноправный (или почти) с ними коллектив. И не важно, что в данном случае с этих мест не видно было гражданской жизни, тем более девушек. Это предложение — на уровне рефлекса.