Безумец - [3]

Я знаю, Дависито, она просто девчушка, да и только, и не скажу, чтобы красавица, и не одна из тех, на каких на улице оборачиваются, но, смею тебя уверить, у нее есть свой шарм, этакий неуловимый, — я же уловил его сразу, как только с ней познакомился. И было это одно из самых главных совпадений в моей жизни.

VII

Представь себе, стою я как-то в очереди в кино, и подходит ко мне девушка и говорит: «Простите, вы не могли бы мне взять билет, только не на балкон?» Я покраснел и громко ответил: «Конечно, о чем речь!» И тут я кое-что придумал. Я подумал, а не взять ли мне место рядом с ней, хотя сначала собирался на балкон, там подешевле. От одной только мысли я разнервничался и дождался, пока погаснет свет, чтобы она не заметила моего волнения, и в полумраке сел рядом с ней, и она глянула на меня искоса, а у меня будто камень внутри.

И вот ведь совпадение: фильм был про мелкого банковского служащего, который влюбляется в миллионершу, а миллионерша притворяется мелкой служащей, чтобы быть уверенной, что он любит ее, а не ее деньги. Я не сдержался, Дависито, наклонился к ней и срывающимся голосом прошептал: «Я тоже служу в банке». Она улыбнулась и ответила негромко: «Но уж я-то точно не миллионерша». Я осмелел и сказал: «Оно и к лучшему». После кино я проводил ее до дому, а потом несколько дней следил, куда она ходит, и однажды она стояла в очереди в другой кинотеатр, и я, будто случайно проходя мимо, спросил: «Сеньорита, вы не могли бы взять мне билет?» И, на удивление, это ее рассмешило, и с того дня мы подружились и стали часто встречаться, а мне тем временем уже осточертела хозяйка, которая связалась с молоденьким студентом и не брала с него за постой, и осточертел бельгиец, который надувался пивом и каждую ночь ссал в ванну, пакостник.

Однажды вечером я выпил пару рюмок и заявил Аурите, что буду счастлив жениться на ней и зажить в трехкомнатной квартирке с ванной. Аурита рассмеялась и сказала: «Ну что ж, давай будем счастливы». И мы пустились в расчеты, и навскидку я легко мог это осилить, и тогда Аурита сказала: «Только не забудь, дорогой, моя страсть — кино». Она прикрыла глаза и будто чуть-чуть всплакнула, и мне, Дависито, в тот миг чертовски захотелось ее поцеловать.

VIII

А так, если Аурита сейчас и бывает со мной сурова, я ей прощаю, потому что помню, что, когда я был одинок и беззащитен в этом городе, она протянула мне руку и обошлась со мной ласково. И в тот вечер, когда она разворчалась, что я поздно явился и воняю вином, я смирился и сел ужинать, думая только о Робинете, пока не понял, что Робинет превратился в идею-фикс, и Аурита тоже подметила какую-то странность, и даже Санчес, мы с ним работаем в отделе ценных бумаг, сказал:

— Что-то ты, Ленуар, какой-то заторможенный последние недели две. Случилось что?

Услыхав Санчеса, я впервые обратил внимание, Дависито, что фамилия у меня французская, как у Робинета, и сказал себе: «Вот и еще одна точка соприкосновения». Но, выходя из конторы, подумал: «И что такого может быть во французской фамилии?» Потому что прекрасно помнил, Дависито, историю дедули Ленуара, как он приехал проводить железную дорогу Рейноса-Сантандер и в одной деревне, где они долбили тоннель, познакомился с бабушкой, а прадед, который чужаков крепко не любил, сказал: «Моя дочка французу не достанется». Но дедуля Ленуар, привычный к долблению камней, без труда пробился к сердцу бабушки. Он говорил ей во время тайных свиданий: Ма cherie, топ amour est aussi grand, aussi ferme, et definitif que une de ces hautes montagnes. Потом уже прадедушка уступил, потому что дедуля Ленуар грозился застрелиться у них под окном, если после третьего свистка бабушка не выглянет на балкон. Ты, конечно, Дависито, можешь спросить: «А при чем тут мсье Робинет?» Я тоже себя спрашивал и, однако, обдумал и передумал все это тысячу раз, так что даже стал представлять себе дедушку Ленуара с лицом Робинета или Робинета, который вдруг размяк и произносит: «Дорогая, моя любовь так же велика, так же крепка и нерушима, как одна из этих высоких гор».

Но, по правде говоря, Робинет оказывался все дальше от меня, Дависито, а я желал протянуть между нами спасительную нить и терял аппетит, сон и покой, а Аурита меня бранила и велела выпить аспирину и чуть что повторяла, что в животе у нее — наше с ней общее и мы должны поровну нести ответственность.

IX

Поэтому я предпочитал размышлять о своих делах в банке, благо место мне там выделили уютное и неприметное. Представь себе, Дависито, уголок, а в нем, напротив окна, — бюро, а позади, прямо рядом, — батарея, которая постоянно греет мне поясницу. Я там в полном уединении и, если только кто-то не придет ко мне специально, не виден и не слышен. Там я в свое удовольствие раздумывал о Робинете и делал пометки, чтобы не запутаться в мыслях, и строил догадки, от которых по ночам не мог глаз сомкнуть; словом, в те дни я работал головой так напряженно и в то же время настолько без толку, что ослаб, и у меня на шее вылез узелок. Врач, осмотревший меня по страховке, сказал, что это ганглий, и прописал больше кушать и спать по десять часов, но Аурита учинила скандал, мол, если я так ношусь с паршивым узелком, то ей-то что со своим делать. Ее раздражало, что я так обеспокоен и погружен в себя, и, в конце концов, однажды вечером она взорвалась, начала собирать чемоданы и сказала, что уезжает к матери. Я ее хотел удержать, а она сказала: