Безславинск - [14]

— То есть, ты считаешь, что мне нечего стыдиться? Это нормально?

— Я думаю, что это удивительно! Я так хотел видеть тебя счастливым, и вот — ты им стал. И, главное, я не сомневаюсь, что ты пойдёшь воевать с любым врагом, чтобы защитить свою любовь.

— Кажется, мне всё понятно, — облегченно сказал МарТин, широко улыбнулся и выпустил газы с сильным трубным звуком. Нет-нет, он сделал это не специально, просто так получилось: за завтраком на пару со своим дедом съел много горохового крема с гренками, чесночком и сальцем, и теперь эти «пуки» выходили самопроизвольно, без его желания и контроля.

— О! Это был салют? — пошутил Гаррет и его сын от души рассмеялся. Дальше Гаррет вспомнил, как несколько лет назад взял на пару недель у своей сестры Линды взрослого немецкого боксера по кличке Дюк. И когда Дюк так же, как и МарТин, непроизвольно выпускал газы, он смотрел на всех эдакими жалостными глазами невольного проказника, что неудержимо хотелось смеяться. И все — Гаррет, Ализа и МарТин, конечно же, ухахатывались от души. А потом всей компанией вместе с Дюком шли гулять в Финсбери-парк, где носились друг за дружкой быстрее ветра, быстрее смеха, быстрее самой жизни, поскольку они не замечали ничего и никого вокруг. Были только Гаррет, Ализа, МарТин и Дюк!

МарТин с отцом зашагали дальше по пыльной дороге, весело болтая о всякой ерунде, но в какой-то момент МарТин остался один, а его отец растворился так же неожиданно, как и появился, будто его и вовсе не было. Скорее всего, столь неожиданное появление почившего отца МарТина было очевидно исключительно самому МарТину.

Тогда юный лондонский художник побежал вперед быстро-быстро, изо всех сил, едва касаясь ногами земли, и громко-громко, прямо-таки ангельским голосом запел, по его мнению, самую весёлую песню на свете!

На самом деле быстро-быстро бежало только доброе его сердце, а громко-громко пела его славная душа. Сам же МарТин шел так же, как обычно возвращался домой из школы, ну может быть, лишь чуточку быстрее. Но почему-то ему казалось, что если прежде никто из встречных прохожих не обращал внимания на его состояние и на то, как поет его душа и бежит его сердце, то теперь все только и делают, что глазеют на него!

Глава 5 I love You

Наконец он дошёл до хаты бабушки и дедушки. Напротив хаты возвышалась небольшая церквушка — гордость микрорайона Отрежка. Она была самой удалённой от центра Безславинска и самой последней освященной церковью. Сделанная из красного кирпича, увенчанная невысоким куполом и четырьмя декоративными главками, с разноцветным фасадом, на фоне окружающей ее безликой архитектуры она была похожа на теремок из русской сказки.

В начале минувшего столетия отреженцы решились на строительство собственного прихода во имя Всевеликого Войска Донского. Ещё до окончания строительства церкви местные жители обустроили примыкавшее к ней кладбище, действующее и сейчас — за последний месяц убиенных хоронили каждый день, не по одному разу.

МарТин не любил это место, хотя кладбище в Отрежке — единственное в Безславинске, сохранившееся со столь давних времен. Ему казалось, что по ночам там бродят привидения священнослужителей, жестоко репрессированных в далёком 1936 году органами местного управления НКВД. Со слов Натаныча и Шарипа Ахмедовича, учителя английского, МарТин сделал вывод, что неповинные казненные священники, так и не дождавшись реабилитации, пытаются теперь сами наказать потомство НКВДшников, для чего рыщут по Отрежке и всему Безславинску, особенно во время полнолуния.

В церкви служил отец Григорий. Он был родом из Безславинска, а потому его любили как-то особенно, по-родственному. Когда ему исполнилось 14 лет, пришел он на богослужение в эту же церковь — тогда она вся была в лесах, ремонтировалась после пожара, учиненного оголтелыми комсомольцами под предводительством их вожака — Володьки Романова, к которому мы ещё не раз вернемся.

Настоятель церкви — протоиерей Анисим. Он и архитектор, и строитель, и просто очень талантливый батюшка, впоследствии стал одним из ярких наставников отца Григория. Вот и теперь священник и его жена, матушка Анисия, возились у ограды, где в ряд в пыли лежали девять фанерных гробов, обтянутых дешевой тканью. Небольшой экскаватор заканчивал свою работу — вдоль дороги копал ров, предназначавшийся для захоронения ополченцев.

— Зряще мя безгласна, и бездыханна предле жаща, восплачите о мне братие и друзи, сродницы и знаемии: вчерашний бо день бесёдовах с вами, и внезапу найде на мя страшный час смертный… — читал отпевальную стихиру отец Григорий. Шестеро мужчин в комуфляжной форме склонились над простыми деревянными крестами — черной краской писали имена погибших.

Матушка Анисия прикрепляла к входной калитке фанерки с надписями: «Женщинам разрешен вход в храм в платке и юбке» и «Не благословляется у ворот храма подавать милостыню цыганам», хотя сами цыгане давно не появлялись в осажденном городишке, да и людей, имевших возможность подавать милостыню, стало куда меньше.

— Thanks to God! — крикнул им МарТин и помахал рукой.

— Спаси Бог! — отвечали ему православные. — Спаси Христос!