Безрассудная леди - [6]

Он прошел под аркой, увитой побегами желтой китайской розы, которую ему прислал один его коллега из министерства иностранных дел. Даже на исходе лета его частный Эдем был великолепен. Менее важными растениями, которые обрамляли дорожки, выложенные голландским кирпичом, такими как алиссум, лобелия и другие, названий которых он даже не знал, занимался Тимкинс, но розы были в его, Лукаса, ведении. Он привязался к ним в те первые мрачные дни пять лет назад, когда после заключения союза между Бонапартом и царем дипломатические таланты Лукаса остались невостребованными.

Розы стали тогда его безмолвными и терпеливыми компаньонами. Они сильно страдали, когда хозяева надолго отлучались из поместья. В памяти сохранились картины великолепного розария: тогда за розами ухаживала его бабушка. Милые картины прошлого, пронизанные солнечным светом и напоенные ароматами, вызывали щемящую тоску по более простым и бесхитростным временам. Что-то величественное было и ушло — совсем как в его жизни. Разница лишь в том, что сад можно снова привести в порядок.

Как сообщил ему Смитерс, у них в течение почти восьми лет не было даже садовника. У адмирала не хватало терпения заниматься такой чепухой, как розы, и он считал увлечение сына дурацкой причудой, но Лукас не обращал на это внимания. Он прочел все, что мог, о разведении роз, в книгах — самых лучших из тех, которые сумел раздобыть. По совету матери он нанял Тимкинса, который потерял глаз и обоняние в результате ранения в голову, полученного в битве при Трафальгаре, где сражался под командованием адмирала. Старый морской волк был безмерно благодарен за такую заботу.

Вспомнив об этом, Лукас еще больше расстроился из-за того, что грубо разговаривал с садовником; он поспешил к кусту «галлики» и потрогал кончики листьев. Тимкинс прав, с розой что-то неблагополучно. Лукас тщательно осмотрел куст, и его терпение было наконец вознаграждено, когда он обнаружил пару маленьких полосатых гусениц, скрывающихся среди листьев. Он раздавил их носком нового высокого сапога. Старую пару пришлось выбросить — Россия их доконала.

Теперь, выполнив свой долг, он мог заняться Татьяной. Конечно, здесь, в этом мирном уголке, его опасения по поводу того, что она попадет в руки специально подосланных русских, казалось полным абсурдом. Может быть, отправить ее в монастырь? Но она, кажется, была ничуть не религиозна. Слуги в доме были возмущены тем, что она не бывает в церкви Святого Эйдана. Возможно, после всего, что ей пришлось пережить, она утратила веру в Бога? В ее зеленых глазах появилось какое-то мрачное отчаяние, которого не было заметно в Мишакове.

Услышав шаги, Лукас оглянулся, чтобы поделиться с садовником доброй вестью об уничтожении гусениц, но вместо Тимкинса он увидел Татьяну: бриджи едва держались на ее узких бедрах, ворот рубахи — явно с чужого плеча — был расстегнут. Она замерла, стоя под аркой в обрамлении роз; ее распущенные светлые волосы взлетели на ветру. Почувствовав угрызения совести, Лукас судорожно проглотил комок, образовавшийся в горле. В Мишакове к этому времени она уже стала бы женой Петра.

Он заговорил с ней по-русски:

— Все в порядке, я уже ухожу.

Теперь он знал, что если бы остался, она бы убежала. Татьяна отступила в сторону, пропуская его, и, как всегда, ничего не сказала. Насколько ему было известно, с тех пор как они уехали из се деревни, она вообще не сказала ни слова ни ему, ни кому-либо другому.

Она любила три вещи: его собак, его лошадей и его розы. Он никогда не забудет, как впервые обнаружил ее в саду. Это было в начале июня. Татьяна носилась от куста к кусту, зарываясь лицом в душистое великолепие летнего цветения — видимо, не ожидала, что на свете может существовать такая красота.

Вспомнив об этом, Лукас совсем растаял. Он оглянулся и увидел сквозь арку, что она стоит не двигаясь и ждет, когда он уйдет. Своими радостями, как и своей болью, она предпочитала ни с кем не делиться. А ведь ей было всего… шестнадцать? Семнадцать? Еще совсем ребенок. Ее замкнутость потрясла его. Более того, она напомнила его прошлое. И теперь, увидев ее, гордую и молчаливую, застывшую в ожидании, он, кажется, нашел решение.

Единственно правильное, разумное решение заключалось в том, чтобы обратиться за советом к матери.

Правда, привлечение к этому вдовствующей графини Сомерли сулило еще большее осложнение ситуации. После смерти отца они в течение двух лет соблюдали условия с трудом достигнутого мирного соглашения: она не вмешивается в его жизнь, а он не упрекает ее за транжирство.

По правде говоря, он восхищался Далсибеллой. Она каким-то непостижимым образом с невероятным апломбом умудрялась справляться со всеми превратностями отцовской карьеры в министерстве иностранных дел — с долгими и частыми командировками за границу, с ночными визитами всяких подозрительных субъектов и с общей атмосферой таинственности. Должно быть, это создавало напряженность в отношениях между ними; тем не менее, несмотря на все это, мать сохранила абсолютно безупречную репутацию в самых высших кругах общества, ни разу не прибегнув к такому банальному средству утешения, как любовная связь. Когда адмирал умер, она горевала глубоко и искренне. К тому же она была женщиной, а Лукас смутно сознавал, что для решения связанной с Татьяной проблемы настоятельно требуется женская рука. Вполне возможно, что леди Стратмир удастся сделать для девушки то, что не удается ему — просто потому, что он мужчина.