Безопасный для меня человек - [32]

Неужели не было другого выбора? Я долго думала об этом другом выборе. Что должно было твориться у него в душе, когда смерть стала его единственным выходом? Кем были те, кто изводил его? Не получив наказания, они вернутся из армии, будут просто жить дальше и даже не осознают, что совершили? Или когда-нибудь их все-таки осенит?

– Человек может измениться. Если бы я в это не верил, то не пошел бы на психологию. Тот, кому не все равно, может. Изменить других нам не под силу, но хотя бы себя изменить можно.

Конму сказал это в конце первого курса, когда выбирал специализацию. Объяснил, что ему интересны люди и он хочет знать, как устроены человеческие чувства.

– Пусть та часть, которая рождается вместе с нами, остается прежней, но я верю, что можно поменять наше восприятие какого-то опыта, реакцию на него и методы, которыми мы себя реабилитируем.

Мне нравилось, что Конму с таким оптимизмом смотрит на людей, но иногда я сомневалась в его искренности. В такие моменты хотелось спросить: «Я ведь прекрасно знаю, в каких условиях тебе пришлось расти. Не пытаешься ли ты самого себя обмануть этой ложью?» Могут ли измениться те, кто причиняет другим вред? Могут ли они стать другими? А если они изменятся, заживут ли травмы тех, над кем они издевались? Вернется ли к жизни мертвый человек?

Но с другой стороны, мне и самой хотелось хотя бы на мгновение поверить в его слова. Поверить, что можно научиться преодолевать даже одни и те же трудности. И пусть то, с чем мы рождаемся, остается прежним.

После того, как Конму ушел в армию, Морэ стала часто приходить ко мне в гости. Она всегда приносила с собой угощение: фрукты, закуски или рулет к чаю.

Мы разогревали суп, который был дома, и ели с ее закусками или варили бульон из анчоусов и ламинарии и готовили суп с клецками. Однажды мы приготовили рисовую кашу с тыквой, а как-то раз ели тушеную рыбу с редькой, которую принесла Морэ. Морэ плохо управлялась с кухонными принадлежностями и даже посуду мыла кое-как. При этом приготовить что-нибудь вместе предлагала всегда она и просила поручать ей любую работу. Мы вставали рядом у разделочного стола, готовили, ели и пили принесенный ею черный чай.

– Наверное, мне понравилось бы жить с тобой. Давай не выходить замуж и просто жить вместе, – предложила Морэ.

– Ну уж нет, я буду жить с мужчиной.

– Ты с ним просто встречайся, а живи со мной!

– Ты же ничего не умеешь.

– Я серьезно говорю! Я всему научусь!

– Ну, пока у меня не будет парня, может быть, и поживу с тобой.

– Ты ведь не болтаешь сейчас?

– У тебя вот даже парень есть, а ты мне жить предлагаешь! Разве ты не с ним должна быт планировать?

Морэ начала что-то говорить, но тут же замолчала. О своем парне она почти ничего не рассказывала. Если я спрашивала, она коротко отвечала, но первая разговоров о нем никогда не заводила.

Морэ подняла с пола баскетбольный мяч Конму.

– Давай попробуем?

В тот солнечный зимний день мы вышли с мячом на площадку недалеко от дома. Я стояла перед корзиной и с силой подбрасывала мяч, но попасть в кольцо оказалось сложно. Наверное, я выглядела смешно, потому что Морэ сначала хохотала, а потом стала фотографировать меня на камеру Конму.

– Эй, зачем?

– Потом ему покажем. Теперь ты меня сними!

Я сфотографировала крупный план Морэ с мячом в руках. Сняла, как она смеялась, когда не попала в кольцо, и как вприпрыжку бежала за укатившимся мячом. Морэ попросила прохожих сфотографировать нас вдвоем. Мы вспотели из-за того, что много двигались, поэтому сели на скамейку, сбросив куртки.

– На проводах Конму было грустно без меня?

– Кому?

– Тебе и ему. Вам обоим.

– Нет, у твоей мамы ведь была операция, это важнее.

Морэ повертела в руках мяч.

– Как он себя чувствовал? Что сказал напоследок? Кажется, мы с тобой еще это не обсуждали.

Перед глазами вновь нарисовалась спина Конму, неуклюже двигавшаяся к толпе. Как он себя чувствовал? Он просто был один. Совсем один. Он всегда был один, как человек, который одинок с начала и до самого конца.

– Ты нравилась ему.

Морэ посмотрела на меня без каких-либо эмоций на лице.

– Он так сказал?

– Нет, но это было очевидно, все это знали.

Морэ закусила нижнюю губу. По ее взгляду было непонятно, рада она или ей больно.

– Интересно, что это так выглядело, но – нет. Это не так, – уверенно сказала она. – Конму просто очень деликатный. Да, он относился ко мне хорошо. Но это были не те чувства, о которых ты подумала. Это скорее…

Морэ вдруг замолчала, будто забыла, что разговаривает со мной. Она смотрела на площадку.

– Думаю, у него все хорошо. Хотя боюсь, что он там сейчас мерзнет.

Морэ не ответила. Она будто даже не услышала меня. Мяч выпал у нее из рук и покатился к площадке. Когда она встала, чтобы поднять его, я сфотографировала ее спину.

– Ты меня слышишь?

Вечером из колонок раздался голос Морэ. Я, как обычно, слушала ее трансляцию.

– Если слышишь, ответь в Нэйтон.

«Слышу», – отправила я сообщение.

– Мне странно так разговаривать, но сегодня захотелось попробовать. Я не пьяная, честно! Ты хорошо меня слышишь?

«Хорошо».

Некоторое время Морэ молчала. Из динамика доносилось ее тихое дыхание.

– Я завидую тем, кто умеет выражать словами свои чувства. Для меня это сложно. Почему никто не может просто переписать это из моей головы вместо меня? Наверное, вам с Конму тяжело. Может, я даже кажусь вам притворщицей. Но я стараюсь. Просто у меня нет такого таланта.