Безопасный для меня человек - [30]

Когда Конму начал заботиться о брате, Морэ возобновила свои трансляции. Наш чат в MSN опять ожил. Мы испытывали друг к другу сложные чувства, но на словах так же шутили и подкалывали друг друга.

И я, и Морэ понимали: у Конму всего две руки, и единственными, к кому он мог протянуть эти руки, были я и она.

Его брата выписали примерно через месяц после перевода в обычную палату. Конму взял академический отпуск на осенний семестр и устроился помощником преподавателя в большую школу дополнительного образования.

Я зашла на его страницу и стала смотреть фотографии, которые он сделал после аварии с братом. На большинстве снимков были дальние планы: виды с верхнего этажа на эстакаду и на аллею, брошенный в конце переулка музыкальный центр, далекое, размером с ноготь на мизинце, здание больницы… Композиция на снимках была смещена – ни один объект не находился в центре.

То же было и с портретами Морэ. Вот она с собранными в хвост волосами, в шортах, футболке и кроссовках идет через парковку к выходу из больницы. Она в нижнем левом углу снимка – кажется, еще один шаг, и она выпадет за пределы кадра.

Я долго смотрела на эту фотографию. В ней запечатлелись чувства Конму в тот миг, когда он попрощался с ней и подошел к окну, чтобы увидеть, как она уходит.

Благодаря его рекомендации я тоже устроилась ассистенткой преподавателя на курсах. Конму работал с понедельника по субботу, а я только в пятницу и по выходным.

Проверяя тесты, мы сидели рядом за узким столом, вместе стояли в очереди и делали распечатки. В обед мы ходили в столовую, где подавали самые большие порции, и ели жареный рис с овощами. С каждым днем становилось все прохладнее. В комнате отдыха мы купили в автомате горячий чай в банках и сели его пить.

– Прямо как в прошлом году, – сказал Конму. – Помнишь, мы гуляли по кампусу, а потом ели булочки и пили такой чай?

– Ага.

– Думал, что, если возьму академ, появится свободное время, но где там. В результате работаю каждый день, а по выходным только сплю.

Будничным тоном, будто это что-то незначительное, я наконец задала вопрос, который давно меня беспокоил:

– Ты еще видишься с братом?

Он чуть подумал и ответил.

– Нет.

– …

– Честно. Тогда я не мог по-другому, но, думаю, теперь мы окончательно порвали.

Он произнес это безо всякого выражения на лице. Он выглядел искренним.

– Знаешь… Я… Зимой я ухожу в армию. Морэ я тоже потом сам расскажу.

– Конму…

– Все будет нормально. У меня и дома как в армии, – он кисло улыбнулся.

– Это не смешно.

Я посмотрела на его белые кроссовки. Конму всегда был в них.

– Только ты… не терпи, – произнесла я. – Если случится что-то плохое, если будет тяжело, не думай, что должен все это терпеть.

– Я запомню. Тогда ты тоже запомни. Помни, что сейчас сказала.

– Обо мне не волнуйся, главное, сам не забудь.

Я была готова заплакать, поэтому вышла. И я прекрасно понимала, что только что просила его ничего не терпеть, но сама же по привычке терпела, чтобы не заплакать.

Для двадцатилетней меня срок в два года составлял десятую часть всех прожитых мной лет. Столько же времени прошло с тех пор, как я вступила во взрослую жизнь. Встреча с Конму была моим собственным выбором, я разделила с ним свою жизнь, отламывала кусочки своего сделанного будто из хлебного мякиша сердца и по чуть-чуть отдавала ему. Часть меня теперь принадлежала Конму, поэтому вдали от него я не могла оставаться цельной. В мои двадцать эта привязанность давила на меня тяжелым грузом.

С того дня и до самого его отъезда нам было так весело втроем, как никогда прежде. Мы ходили кататься на каруселях в Lotte World по безлимитным билетам, которые где-то раздобыла Морэ, пили до самого рассвета и возвращались домой лишь на первых утренних автобусах. Конму с теплом смотрел на Морэ, пока та несла свою пьяную болтовню. Его взгляд выдавал спрятанные за ним чувства.

В тот вечер мы сидели в пивной неподалеку от университета, где училась Морэ. Шли зимние каникулы, поэтому мы были единственными посетителями. Морэ, опьяневшая от одной кружки пива, привалилась ко мне.

– Все меняется, – сказала она. – Мне всегда нравились слова «все течет, все меняется». Говорят ведь, что нет ничего вечного. Но с тех пор, как встретила вас, я терпеть не могу эти слова. Почему все должно меняться? Почему все должно пройти? Были моменты, которые мне хотелось остановить навсегда, прямо как на фотографиях Конму!

– Когда?

– Ну, например, когда ты, Конму, просто ходишь вразвалочку. Я никогда не видела, чтобы кто-то еще так ходил. Это что-то, ну правда! А еще я никогда не видела, чтобы кто-то так же по-дурацки играл в баскетбол! Смотрите, смотрите, ну! Он встает в позу, весь выпрямляется и – мимо! За тобой так смешно наблюдать, ты такой нелепый…

Он не поднимал на нее глаз и складывал салфетку.

– А, кстати, я сказала Конму по дороге… – добавила она.

– У Морэ появился парень, – закончил он за нее. – Вроде бы он ничего. Он учился на ее факультете и сейчас работает в фирме, я как-то даже мельком видел его.

Я смотрела на Конму и не знала, что сказать. Наверное, я должна была улыбаться и поздравлять ее, но разве я могла сделать это у него на глазах? Я посмотрела на раскрасневшееся от алкоголя лицо Морэ.