Безнадежные войны - [38]

Через два дня был выпускной парад, а после него – распределение. Конечно же, я очень волновался, когда получал значок командира взвода. Это было похоже на то волнение, которое я ощутил, когда в первый раз вдохнул воздух Израиля. Или когда в первый раз надел форму израильской армии. Всего два с половиной года тому назад я был в Москве, боролся за право на выезд почти без всякой надежды, а теперь я оканчиваю курс офицеров Армии обороны Израиля. Это было чудесное чувство. Еще одна маленькая победа в вечной борьбе за право стать тем, кем я хочу, вопреки всему и вся. И с минимальными шансами на успех.

Я прибыл в школу военной разведки, учебную базу № 15. Все курсанты были из военной разведки. Всех их я видел еще в офицерском училище, и все проходили подготовку на базовом отделении. Только один курсант, Йон Федер, обучался на пехотном отделении. Он был из спецназа Северного округа «Эгоз» и получил, как все пехотинцы, звание младшего лейтенанта. Его направили в школу военной разведки, поскольку он должен был стать офицером разведки в спецназе «Эгоз». Еще было двое ребят из спецназа Генштаба, которые тоже проходили вместе с нами подготовку на оперативном отделении. Офицеры спецназа Генштаба завершали свою офицерскую подготовку в школе военной разведки. Я начал знакомство с военной разведкой, о которой мало что знал и которая традиционно была окутана ореолом таинственности. Оказалось, что это действительно интересный род войск, хотя внешнего блеска в нем было мало. Я всегда сожалел, что вынужден был расстаться навсегда с танками. Больше никогда я не смог уже слышать тишину, только постоянный, непрекращающийся металлический шелест в ушах.

Честно говоря, я и раньше, при призыве, обманул медкомиссию Армии обороны Израиля. Никто об этом не знал, и это нигде не было записано. В 14 лет, еще в Москве, я играл в гандбол с ребятами во дворе. Во время прыжка один парень подсек меня. При падении я почувствовал боль в правой руке, но не обратил на это внимания. Через два часа боль усилилась. Обратился к врачу, и тот определил у меня перелом. Через месяц, когда сняли гипс, стало ясно, что часть кости отделилась от локтя и уже не могла срастись. Подвижность правой руки была ограничена. В 17 лет я проходил медкомиссию в советском военкомате и забыл о своей травме. Один из врачей спросил меня: «Ты что, идиот? Почему ты не сказал, что у тебя перелом руки?» Я сказал ему, что просто забыл об этом, и это была правда. Советский военный врач сказал, что с таким переломом я не годен к строевой службе и могу служить только в нестроевых, тыловых частях, без физических нагрузок. Так и было записано в моей медицинской карте, которая осталась в советском военкомате. Когда я пошел в израильскую армию, я скрыл травму. Особых угрызений совести по этому поводу я никогда не испытывал. Я встречал немало солдат и офицеров, особенно на военных сборах, которые скрывали те или иные проблемы со здоровьем во имя одной цели: остаться в строю. Высокая мотивация – одна из отличительных черт нашей армии, которая и делает ее одной из лучших.

Никогда и ни за что не сдаваться, не отказываться от борьбы. Я усвоил это правило на улицах Москвы, в Советской России 50-х и 60-х годов. Нет ничего хуже, чем сдаться. Неустанно стремиться к цели – то, что и в израильской армии называется «целеустремленностью». Мне не нужно было учиться целеустремленности в Израиле, этому я научился еще в СССР. Именно поэтому мне и удавалось добиваться намеченного – так я оказался на курсе офицеров в школе военной разведки Армии обороны Израиля.

Первое, что меня удивило, – это большое количество солдаток в разведшколе. В принципе, солдатки есть где угодно, но в полевых и в танковых частях их почти не видно. Я увидел другую, незнакомую мне армию. Курс офицеров разведки – один из наиболее интересных в израильской армии. Много учебы и много полевых занятий и учений по всей стране и на любой местности. Мы столкнулись с методами и формами обучения, мышления, планирования, отличными от других родов войск, где основа обучения – постоянно повторяющиеся упражнения. Нас учили ориентироваться на местности, часто задания были такими трудными, что даже ребята из спецназа Генштаба путались, а инструкторы теряли ориентировку. Уровень инструкторов по сравнению с общевойсковым офицерским училищем был хорошим – их отличали интеллигентность, высокий уровень общей культуры и профессионализм. Это была обнадеживающая перемена, и только здесь я почувствовал, что по уровню знаний, образу мышления и действия я становлюсь офицером.

Впрочем, и в разведшколе было несколько курьезов. В начале курса пришел сержант из военной контрразведки, чтобы заполнить мне анкеты на допуск. Он начал заполнять мою анкету и спросил, в каком году я приехал в Израиль. Я ответил: 1969. Он поправил меня: 1959. Я сказал: «Нет, 1969». Он посмотрел на меня с изумлением: «Постой, как тебе вообще дали войти на территорию разведшколы, если ты приехал в 1969-м?» Шел 1971 год, и сержант был изумлен. Другой интересный случай произошел во время выпускных военно-штабных экзаменов. Наша группа должна была рассчитать возможные действия египетской армии при форсировании Суэцкого канала. Мы отметили несколько мест на Синае, где, по нашим расчетам, египтяне могли высадить спецподразделения: коммандос и десантников. По этому поводу у меня возник спор с командиром курса. Он сказал, что наша группа проделала хорошую работу, но наши предположения о местах высадки египетских десантов противоречат принципам военной науки. Он утверждал, что, согласно военной теории, не высаживают десант, если невозможно с ним соединиться в течение 24 часов. Боеспособность, снаряжение и вооружение десантников достаточны для боевых действий в течение суток, а если за это время с ними невозможно соединиться, их не высаживают, ибо они обречены на уничтожение. Я ответил, что не знаю, о какой армии говорит командир курса, но я знаком с армией, для которой, как и для арабских армий, не важно, смогут ли войска пробиться к десантникам и кто вообще будет жив через 24 часа. Командир же настаивал на том, что так не делают ни в одной армии мира, и этот пункт был изъят. Во время войны Судного дня египтяне высадили десанты, не считаясь с тем, за какой срок войска смогут с ними соединиться, как долго продержатся десантники и сколько из них будет уничтожено.