Безграничная любовь - [74]

Не знаю, как сказать об этом поделикатнее, — это само по себе ужасно: у Карра сифилис. Он едва может ходить, и Киф говорит, что это бывает на последней стадии заболевания и что болезнь, вероятно, уже поразила его мозг, так же как позвоночник и ноги.

Совершенно очевидно, что Джинкс и Элисон не могут оставаться там. Это вообще неподходящее для жизни место — тем более оно не для прелестной женщины и милого дитя. О, мистер Толмэн! Джинкс такая красивая, а Элисон — просто обворожительная, Киф называет ее нимфой.

Я пыталась уговорить его, чтоб он еще раз поговорил с Джинкс, но он считает, что она не послушается, и мы очень за нее боимся. Так что Вы остаетесь единственной надеждой.

Совершенно очевидно, что Джинкс Вы очень нравитесь. Она не говорит о своем прошлом, поэтому я и представления не имею о том, отчего она оказалась в таком положении, и о том, что заставляет ее влачить такое существование в Хэрроугейте. Я только знаю, что мы с Кифом не можем у говорить ее уехать и кто-то просто должны внушить ей необходимость покинуть Хэрроугейт, пока не случилось нечто ужасное.

О, мистер Толмэн, пожалуйста, приезжайте!

Я знаю, что Киф написал Вам письмо с предложением посетить ежегодное собрание директоров. Тем самым он просит Вас приехать. Он не хочет давить на Вас, поэтому прямо о причине, побудившей его просить Вас приехать, он не написал. Собрание директоров может послужить для Вас прекрасным предлогом приезда домой, если только Вы уже не послали Карру доверенность. В этом письме я постаралась живописать Вам всю картину происходящего, надеясь, что, прочтя это, Вы почувствуете необходимость приехать сюда.

Карр сейчас, очевидно, является не просто очень злым, но вдобавок еще и лишенным разума человеком. Случиться может что угодно!

Киф говорит, что Вы замечательный человек, и я надеюсь, что он прав. Возможно, мой поступок — то, что я написала Вам, — и нельзя назвать христианским, но я должна была написать и рассказать обо всем Вам, чтоб Вы почувствовали, как отчаянно в Вас здесь нуждаются.

Если Вам небезразлична судьба Джинкс — прошу Вас, приезжайте.

Искренне Ваша

Бетс Хэрроу.

Письмо упало ему на колени, а перед глазами проходили картины прошлого. Воспоминания о Джинкс хлынули через неукрепленные заграждения его души. Снова он почувствовал себя уязвимым, как восемнадцатилетний. Вот отец читает письмо Джинкс, в котором та пишет, что беременна, и снова Райль понимает, что она потеряна для него навсегда. Он ощутил такую же сильную боль, как и в тот день много лет назад. Если бы Джинкс вернулась к нему, даже с ребенком от Магилликутти, они смогли бы счастливо зажить вместе. Но только с большим опозданием узнал Райль о том, что она свободна. И даже тогда она не вернулась к нему, а уехала домой в Хэрроугейт. Он не знал, может быть, она пыталась разыскать его и не смогла?

Когда Киф впервые написал о том, что видел Джинкс, Райль почувствовал острое желание поехать к ней. Но она не хотела этого. Она ясно дала это понять. Возможно, ее решение было вызвано ложью Карра, но в любом случае оно состояло в том, чтоб жить одной.

Наконец Райль вернулся к действительности — к теплой комнате и налаженной жизни с Молли.

Оба — и Киф, и его жена — говорили так, как будто бы у Райля была какая-то причина посетить собрание директоров. Похоже, они думали, что у него есть сток в Хэрроу Энтерпрайзес, — что он член совета. Странно. Оба письма написаны шестнадцатого августа. Сегодня — первое сентября. Собрание директоров, о котором они пишут, будет через две недели.

Конечно, он может поехать. Хотя Райль и работал почти исключительно для «Уорлд мэгэзин», он все еще был свободным фотографом. Но дело не в этом. Дело в том, что он не хочет больше той боли, которая неизбежно возникнет в нем, когда он снова увидит Джинкс. К чему через столько лет теребить старые раны? Может быть, жена Кифа все преувеличивает. А если бы он даже и поехал, Джинкс скорее всего не захотела бы, чтобы он вмешивался в ее дела. Она всегда была очень независимой.

«Брось думать об этом, — приказал он себе. Ты похоронил это двенадцать лет назад. Не смей вытаскивать это на свет Божий и рвать тем самым себе сердце».

Он одним глотком допил свой виски с содовой.

Райль вышел из комнаты, задумчиво постукивая письмами по ребру ладони. Он закрыл дверь библиотеки и прислонился к ней Мало-помалу картины прошлого опять предстали перед его глазами. Она была в них такой реальной, такой близкой. Он старался отодвинуть свои воспоминания туда, где держал их так долго, но прежняя мука овладела им с такой же силой, как тогда, тринадцать лет назад, когда она уехала из Хэрроугейта.

Он быстро зашагал и почти ворвался в последнюю по коридору комнату. Лунный свет, струящийся из окна, обволакивал мольберт и незаконченный холст — ясное небо ночного Нью-Йорка. Райль, не глядя, поставил его на пол. В спешке он перебрал дюжину холстов, сложенных у стены, пока не нашел тот, который ему был нужен. Это была большая картина — портрет — единственный, который он привез с собой из Орегона. Райль установил его на подрамник и отошел подальше.