Бездна смотрит на тебя - [14]

— Глазастенький, значит? — повторил Захар.

— Да не глупее некоторых!

— Горе от ума! — Захар сплюнул.

— Вот я и говорю. Образованный ты, сразу видно! Голова, значит, варит, дай бог! А в этом деле… — Тот зыркнул, прищурился:

— В каком? «Таком»? Не понял!

— Ладно, Ваньку валять! — дёрнул шеей Степан. — С тобой хочу, в долю! Или как там у вас, — уголов…, — не договорил. С опаской взглянул Захару в лицо.

— Со мной, говоришь? Это куда, со мной?

— Да хоть куда, надоело всё! Ни заработать, не пожрать, без денег-то! Забыли о нас. Было-то сколько? Пятьсот человек! А теперь? Двести! И те, кто, чем промышляет! Ты, я вижу, парень битый, закалённый! Ну, вот, короче, я тебе все карты открыл. Здесь я — Иван Ситников. Настоящее имя — Семён Демеев! — Протянул руку.

Захар медлил. Быстро сообразил. С напарником — то, легче придётся. Пристально взглянул в глаза собеседнику. Тот не отвёл глаз. Пожали друг другу руки.

— Кулак, говоришь? — пыхнул самокруткой.

— Ну, это по старым документам. По новым — рабочий стройколонны.

Захар тяжело вздохнул. Достал из внутреннего кармана пачку Казбека. Протянул. Услышанный рассказ о побеге, скитаниях, поразил бывшего кулака, он восхищённо смотрел на Захара, — не ошибся, значит!

— …Строительство вокруг! А что? Затеряюсь, думаю, отсижусь, — продолжал тот, — обложили, гады! Работать не люблю, но в лагере кое-чему научился. И документы достал… Одного, больно шустрого, прямо на вокзале. Только что явился сюда, в Сибирь, готовый к «трудовому подвигу», романтически настроенный. Ну, в общем…, — не договорил, нарисовал воздушный крест.

— Мда! — крякнул Семён, с удовольствием разглядывая папиросу «Казбек». — Рисковый ты! Не всяк на тако пойдёт, — забоится! Ведь узнать могут!

— Воды много утекло! Не узнают, если падла какая — нибудь…, — выразительно посмотрел на Семёна. Того передёрнуло, словно в ознобе.

— Для начала, думаю, надо податься в город, на строительство комбината! — предложил Захар. — Публика культурнее, зажиточнее, да и стройки кругом…

— А документы? Откуда…?

— Выкрутимся! — сплюнул.

Стужа. В вёдрах с питьевой водой, — лёд. Пустые мешки, недавно набитые крупой, брошены в угол, затоптаны. Продовольственные полки пусты. Остатки строительного батальона, — два десятка человек, — кутаются во всё, что попадётся под руку. Брошенные во времянках, — многим некуда идти. Некоторые просто не поднимаются.

Голубоватая луна примёрзла к небу. Светло как днём. Унылый зимний пейзаж. Две фигуры бредут в направлении, известном лишь им одним. Под ногами битый морозом снег. Скрипит. Лучше не смотреть по сторонам. Один из них не поднимает головы. Боится. Его бросает в дрожь от одного, страшного, неведомого, — нависшей, ощетинившейся пасти, — бездны над головой. Рычит земля, рычит небо. Луна светит и светит. Чёрное слилось с белым. Беспредельно, бесконечно. Так, равнодушно, год приближается к своему концу.

Остаток зимы прошёл незаметно. Весна.

Они ехали откуда-то, с Запада страны, сюда. Заработать, жениться. Всю дорогу строили планы. Когда заснули, охмелев, Захар легко справился с ними, добродушными двумя мужиками.

Степан испугался не на шутку. Приятель, свернув им шеи, словно птенцам, деловито и быстро обшарил карманы. Ткнул одного и другого ногой.

— На! Вот, держи! — Бросил паспорт Степану. — Новые имена тебе! Хотел? Получи! Хорошо запомни! Глазастенький!

Затем содрал яловые сапоги с покойников, примерил.

Следом в Степана полетела пара почти новых сапог.

— Разношенные, на твою крестьянскую лапу в самый раз будут! В отделе кадров химкомбината никто не вглядывался в фотографии. Да и наяву ничем не отличались, — выглядели эти двое обычно, как все приезжие, не вызывая подозрений. Наступила осень.

— Ребята! Полундра! Наших бьют!

И Захар, и Степан ждали, будто чувствовали, ждали этого с первого дня пребывания на комбинате. Заварушка многое обещала. Ни всем. Только энергичным и «башковитым». И они успели. Затесавшись в ряды восставших, Захар быстро сообразил, куда нужно двинуть. Кассир и бухгалтер сидели в кабинете, ни о чём, не догадываясь, пересчитывали деньги. Лишь успели повернуть к ним головы. Последовал выстрел из обреза. В лицо молоденькой кассирши, затем — в голову полной нарядной дамы.

— Хорошо стреляешь! — крякнул бывший кулак.

— К сейфу, давай! Трепло!

Дверь тяжёлого стального сейфа, ещё недавно выкрашенная зелёным, полуоткрыта. В административном здании комбината тихо. Сентябрьский ещё тёплый ветер порывисто врывается в окна, тормоша волосы убитых женщин, лёгкий подол девушки — кассира, белый газовый шарфик той, что старше. Солнечные зайчики, пробежав по ярким кумачовым лужам ещё тёплой крови, пройдя сквозь распахнутые настежь кабинеты, гуляют в узких коридорах. Ни души.

Две мужские фигуры, как ни в чём не бывало, спокойно удаляются прочь.

Голова Саломеи просто раскалывается, гудят ноги. Вадим, встречая её, выразительно поцокал языком. В ответ почти шёпот:

— Устала, как видишь! Что у вас?

— Почему не звонила? — недовольно. — Я несколько раз…

— Отключила, чтобы сосредоточиться! — Не глядя на мужа. — Представляешь, о чём, вдруг, загрустила? Листаю папки, а сама… — Подняла глаза. — Стыдно признаться! О море, об отдыхе! — Вадим недоверчиво взглянул на неё.