Бездна Челленджера - [8]
— Эй! — возмущаюсь я. — Если вы что-нибудь сломаете, родители заставят меня за это платить. Они зациклены на ответственности за свои поступки.
Шелби бросает на меня холодный, почти злой взгляд:
— Что-то не вижу, чтобы ты рисовал.
— Может, я просто жду порыва вдохновения. — И все же, не дожидаясь, пока меня посетит муза, я делаю глубокий вздох и вчитываюсь в описания персонажей. Потом перевожу взгляд на пустой лист блокнота.
Мои занятия живописью начались с того, что я не выносил пустого пространства. Увижу коробку — надо ее чем-нибудь набить. А стоит мне увидеть чистую страницу — и она обречена. Пустые страницы, вереща, молят, чтобы я вылил на них помои из своей головы.
Все началось с каляк-маляк. Потом пошли наброски, эскизы, а теперь дело дошло до рисунков. Или «произведений», как говорят раздутые от собственной важности личности, вроде ребят из моей группы по рисованию, которые ходят в беретах, как будто их головы слишком творчески мыслят и их надо прикрывать чем-то особенным. Мои собственные «произведения» состоят, главным образом, из комиксов — ну знаете, манга и прочее. Хотя в последнее время я все больше склоняюсь к абстракции — кажется, линии ведут меня, а не я их. Теперь что-то внутри заставляет меня рисовать, чтобы узнать, куда это заведет.
Я прилежно тружусь над эскизами персонажей Шелби, но меня гложет нетерпение. Как только в моей руке оказывается цветной карандаш, мне уже хочется бросить его и схватить другой. Я вижу отдельные линии, но не всю картину. Я обожаю рисовать персонажей для игры, но сегодня мой энтузиазм все время бежит на пару шагов впереди моих мыслей и за ним не угнаться.
Наконец я показываю Шелби набросок Заргона — новую и улучшенную месивоустойчивую версию командира армии.
— Очень небрежно, — замечает она. — Если ты собираешься дурачиться…
— Сегодня это все, на что я способен, понимаешь? Иногда у меня получается, иногда нет. — И, не удержавшись, я добавляю: — Может, это у тебя небрежные описания, а я рисую, как могу?
— Просто соберись, — просит она. — Ты всегда рисовал так… четко.
Я пожимаю плечами:
— Да? Стилю свойственно развиваться. Посмотри на Пикассо.
— Ну-ну. Когда Пикассо разработает компьютерную игру, я дам тебе знать.
Конечно, мы всегда переругиваемся, иначе нам было бы скучно. Но сегодня все иначе, потому что в глубине души я знаю, что Шелби права. Моя манера письма не развивается, а расплывается, и я не понимаю, почему.
20. Попугаи всегда улыбаются
Капитан вызывает меня к себе, хотя я старался держаться тише воды ниже травы.
— Парень, ты попал, — говорит штурман, когда я выхожу из каюты. — Попал-копал-катал-глотал — про капитана говорят, что он не раз заглатывал матросов целиком.
Я вспоминаю свой сон о Белой Пластиковой Кухне, хотя капитан там пока не появлялся.
Кабинет капитана расположен у самой кормы. Он говорит, что там ничто не мешает ему размышлять. Сейчас он, однако, не занят размышлениями. Его вообще нет в кабинете. Только попугай примостился на насесте между захламленным столом и глобусом, на котором не нарисован правильно ни один континент.
— Молодец, что пришел, молодец, что пришел, — повторяет попугай. — Садись, садись.
Я сажусь и жду. Попугай прогуливается взад-вперед по своей жердочке.
— Зачем меня сюда позвали? — спрашиваю я наконец.
— Вот именно, — отвечает птица. — Зачем позвали? Или, может быть, зачем — тебя? И зачем — сюда?
Я начинаю терять терпение:
— Капитан скоро придет? Если нет…
— Тебя позвал не капитан. А я, а я. — С этими словами попугай указывает наклоном головы на лежащий на столе лист бумаги. — Заполни, пожалуйста, анкету.
— Чем? У меня нет ручки. — (Птица перелетает на стол, пытается разгрести кучу бумаг и, не найдя ручки, выдирает сине-зеленое перо у себя из хвоста. Оно опускается на стол.) — Оригинально. Только чернил все равно нет.
— Обмакни его в деготь между досками, — советует попугай. Я послушно тянусь к ближайшей стене и прикладываю перо к черной массе меж двух планок: пустой стержень пера всасывает что-то темное. Меня бросает в дрожь от одного взгляда на эту жидкость. Заполняя анкету, я стараюсь, чтобы эта гадость не попала на кожу.
— Все должны это заполнять?
— Все.
— Обязательно отвечать на все вопросы?
— Обязательно.
— Зачем это нужно?
— Нужно.
Когда я заканчиваю, мы долго рассматриваем друг друга. Мне приходит в голову, что всегда кажется, будто птица добродушно ухмыляется, примерно как дельфины, и нельзя понять, что у нее на уме. Дельфин может лелеять планы вырвать тебе сердце или забить тебя до смерти своим длинным носом, как они делают с акулами, но тебе все время будет казаться, что он твой друг. Я снова вспоминаю дельфинов, которых нарисовал у сестры в комнате. Знает ли Маккензи, что они, возможно, хотят ее убить? Или, может, они уже ее убили?
— Как отношения с командой, с командой? — спрашивает попугай.
Я пожимаю плечами:
— Вроде неплохо.
— Расскажи мне что-нибудь, что можно использовать против них.
— Зачем бы это?
Птица издает свист, похожий на вздох:
— Какие мы сегодня несговорчивые! — Осознав, что ничего от меня не добьется, попугай перелетает обратно на насест. — Ну ладно, хватит, хватит. Пора на обед. У нас кускус и махи-махи.
Мир без голода и болезней, мир, в котором не существует ни войн, ни нищеты. Даже смерть отступила от человечества, а люди получили возможность омоложения, и быстрого восстановления от ужасных травм, в прежние века не совместимых с жизнью. Лишь особая каста – жнецы – имеют право отнимать жизни, чтобы держать под контролем численность населения.Подростки Ситра и Роуэн избраны в качестве подмастерьев жнеца, хотя вовсе не желают этим заниматься. За один лишь год им предстоит овладеть «искусством» изъятия жизни.
Калифорния охвачена засухой. Теперь каждый гражданин обязан строго соблюдать определенные правила: отказаться от поливки газона, от наполнения бассейна, ограничить время принятия душа. День за днем, снова и снова. До тех пор, в кранах не останется ни капли влаги. И тихая улочка в пригороде, где Алисса живет со своими родителями и младшим братом, превращается в зону отчаяния. Соседи, прежде едва кивавшие друг другу, вынуждены как-то договариваться перед лицом общей беды. Родители Алиссы, отправившиеся на поиски воды, не вернулись домой, и девушка-подросток вынуждена взять ответственность за свою жизнь и жизнь малолетнего брата в свои руки. Либо они найдут воду, либо погибнут. И помощи ждать неоткуда…
В мире идет великий Праздник. Празднуют боги — «вещества». Хиро, Коко, Мэри-Джейн и прочие. Они спускаются вниз, на землю, чтобы соблазнять людей. Но они не могут спуститься по собственной инициативе — люди должны их призвать. И люди призывают. А потом не могут вырваться из удушливых объятий «богов». На удочку Рокси (оксиконтина, сильнейшего анальгетика, вызывающего страшную зависимость) попался хороший мальчик Айзек. Его сестра Айви, страдающая от синдрома дефицита внимания, сидит на аддералле. Как брат с сестрой борются с «богами», кто выигрывает, а кто проигрывает в этой битве, как «боги», которые на самом деле демоны, очаровывают человечество и ведут его к гибели — вот о чем эта книга. Нил Шустерман и его сын Джаррод подняли тему опиоидов в США.
Заготовительный лагерь «Веселый дровосек» уничтожен, однако родители продолжают отправлять своих детей на «разборку», как только те перестают соответствовать их ожиданиям. Счастливчики, кому удалось спастись, укрываются в убежище.Сторонники «разборки» создают нового «человека», соединив в нем лучшее, что взяли от погибших подростков. Продукт «сборки» – обладает ли он душой? И как его судьба оказалась связанной с жизнью Коннора и Рисы?
Ник и Элли погибают в автомобильной катастрофе. После смерти они попадают в Страну затерянных душ — своего рода чистилище, находящееся между раем и адом. Ник доволен создавшимся положением, а Элли готова отдать буквально все, вплоть до собственного тела, лишь бы выбраться из странного места, в которое они попали.
Родители шестнадцатилетнего Коннора решили отказаться от него, потому что его непростой характер доставлял им слишком много неприятностей. У пятнадцатилетней Рисы родителей нет, она живет в интернате, и чиновники пришли к выводу, что на дальнейшее содержание Рисы у них просто нет средств. Тринадцатилетний Лев всегда знал, что однажды покинет свою семью и, как предполагает его религия, пожертвует собой ради других. Теперь, согласно законам их общества, Коннор, Риса и Лев должны отправиться в заготовительный лагерь и быть разобранными на донорские органы.
В романе-комедии «Золотая струя» описывается удивительная жизненная ситуация, в которой оказался бывший сверловщик с многолетним стажем Толя Сидоров, уволенный с родного завода за ненадобностью.Неожиданно бывший рабочий обнаружил в себе талант «уринального» художника, работы которого обрели феноменальную популярность.Уникальный дар позволил безработному Сидорову избежать нищеты. «Почему когда я на заводе занимался нужным, полезным делом, я получал копейки, а сейчас занимаюсь какой-то фигнёй и гребу деньги лопатой?», – задается он вопросом.И всё бы хорошо, бизнес шел в гору.
Каждый прожитый и записанный день – это часть единого повествования. И в то же время каждый день может стать вполне законченным, независимым «текстом», самостоятельным произведением. Две повести и пьеса объединяет тема провинции, с которой связана жизнь автора. Объединяет их любовь – к ребенку, к своей родине, хотя есть на свете красивые чужие страны, которые тоже надо понимать и любить, а не отрицать. Пьеса «Я из провинции» вошла в «длинный список» в Конкурсе современной драматургии им. В. Розова «В поисках нового героя» (2013 г.).
Художник-реставратор Челищев восстанавливает старинную икону Богородицы. И вдруг, закончив работу, он замечает, что внутренне изменился до неузнаваемости, стал другим. Материальные интересы отошли на второй план, интуиция обострилась до предела. И главное, за долгое время, проведенное рядом с иконой, на него снизошла удивительная способность находить и уничтожать источники зла, готовые погубить Россию и ее президента…
О красоте земли родной и чудесах ее, о непростых судьбах земляков своих повествует Вячеслав Чиркин. В его «Былях» – дыхание Севера, столь любимого им.
Эта повесть, написанная почти тридцать лет назад, в силу ряда причин увидела свет только сейчас. В её основе впечатления детства, вызванные бурными событиями середины XX века, когда рушились идеалы, казавшиеся незыблемыми, и рождались новые надежды.События не выдуманы, какими бы невероятными они ни показались читателю. Автор, мастерски владея словом, соткал свой ширванский ковёр с его причудливой вязью. Читатель может по достоинству это оценить и получить истинное удовольствие от чтения.
В книгу замечательного советского прозаика и публициста Владимира Алексеевича Чивилихина (1928–1984) вошли три повести, давно полюбившиеся нашему читателю. Первые две из них удостоены в 1966 году премии Ленинского комсомола. В повести «Про Клаву Иванову» главная героиня и Петр Спирин работают в одном железнодорожном депо. Их связывают странные отношения. Клава, нежно и преданно любящая легкомысленного Петра, однажды все-таки решает с ним расстаться… Одноименный фильм был снят в 1969 году режиссером Леонидом Марягиным, в главных ролях: Наталья Рычагова, Геннадий Сайфулин, Борис Кудрявцев.