Бездна Челленджера - [16]

Толстячок напуган:

— Но я ничего в этом не смыслю! Я просто вспомнил ваши речи!

— Тогда учись. — Капитан снимает с полки, которой секунду назад там не было, фолиант размером с большой словарь и бросает на стол перед носом бедного парня.

— Спасибо, что поделились, — подает голос Карлайл, стряхивая с ножа опилки.

Капитан поворачивается к синеволосой девочке — ее очередь внести свою лепту. Говоря, она смотрит куда-то вбок, как будто нежелание смотреть в глаза — уже бунт против власти:

— Там должно быть затонувшее сокровище или что-нибудь такое. Иначе зачем мы туда вообще плывем?

— Это так, — подтверждает капитан. — Все затонувшие сокровища стремятся к самой низкой точке. Золото, бриллианты, изумруды и рубины, поглощенные жадным морем, влачатся затем его мокрыми щупальцами по дну и падают в Бездну Челленджера. Море собирает королевскую дань, не трудясь сначала выигрывать войну.

— Война-вина-визы-призмы-жизни, — подает голос штурман. — Во впадине живут неизвестные науке формы жизни и ждут своего исследователя.

— И кто же этот исследователь? — интересуется парень без скул.

Капитан поворачивается к нему:

— Ты задал вопрос — ты и предскажешь ответ. — Он обращается к попугаю: — Принеси ему кости.

Птица пересекает комнату и возвращается с кожаным мешочком в клюве.

— Мы назначим тебя пророком, и ты будешь гадать для нас по костям, — продолжает капитан.

— Вот, — объявляет попугай, — кости моего папаши.

— Мы съели его в одно прекрасное Рождество, — добавляет капитан, — когда никто не хотел быть индейкой.

Я сглатываю и вспоминаю Белую Пластиковую Кухню. Капитан поворачивается ко мне: оказывается, все остальные уже высказались. Я обдумываю услышанное и начинаю злиться. Единственный глаз капитана налился кровью, а попугай кивает головой в ожидании новой порции ерунды в добавление к тому, что он уже услышал.

— Марианская впадина, — начинаю я, — глубиной почти семь миль. Это самая глубокая точка Земли. Расположена к юго-западу от острова Гуам, которого даже нет на вашем глобусе.

Капитанский глаз открывается так широко, что кажется — там вовсе нет век.

— Продолжай.

— Впервые исследована Жаком Пикаром и лейтенантом Доном Уолшем в 1960 году на батискафе под названием «Триест». Они не нашли ни монстров, ни сокровищ. Даже если там что-то такое есть, вам дотуда не добраться без батискафа — огромного колокола из железа со стенками толщиной не меньше шести дюймов. Но это судно — просто старый парусник, поэтому я сильно сомневаюсь, что у нас на борту имеется такая техника. Так что все мы просто теряем время.

Капитан скрещивает руки:

— Да ты просто ходячий анахронизм. И почему ты во все это веришь?

— Потому что я делал об этом доклад. Заметьте, получил за него «А».

— Верится с трудом. — Он обращается к Карлайлу: — Уборщик! Этот матрос только что заработал «F». Приказываю выжечь ее у него на лбу.

Пророк хмыкает, сказитель стонет, а все остальные пытаются понять, пустая ли это угроза или сейчас будет весело.

— Все свободны, — произносит капитан, — кроме нашего наглого двоечника.

Все спешат наружу, штурман по пути кидает на меня сочувствующий взгляд. Карлайл куда-то убегает и тут же возвращается с клеймом, уже раскаленным докрасна, как будто кто-то предусмотрел все заранее. Два безымянных пирата прижимают меня к переборке, и мне никак не удается вырваться.

— Прости, парень, — говорит Карлайл с клеймом в руках. Я за два фута чувствую исходящий от нее жар.

Попугай улетает, не желая этого видеть, а капитан, прежде чем отдать приказ, наклоняется ко мне. Я чую запах его дыхания — несвежее мясо, вымоченное в роме.

— Это не тот мир, к которому ты привык, — говорит он.

— Тогда что это за мир? — спрашиваю я, не позволяя себе бояться.

— А ты не знаешь? «Мир смеха, мир слез». — Капитан приподнимает повязку на глазу — под ней зияет ужасная дыра, заткнутая персиковой косточкой. — По большей части слез.

И он делает Карлайлу знак поставить мне «F» за доклад.

36. Без нее мы погибнем

Заклеймив меня, капитан тут же становится мягким и деликатным. Похоже, ему даже стыдно, хотя прощения он не просит. Он сидит у моей постели и смачивает рану водой. Иногда заглядывают Карлайл и попугай — но ненадолго. Они удаляются, едва завидев капитана.

— Это все птица виновата, — говорит он. — А еще Карлайл. Они вдвоем забивают тебе голову всякой ерундой, стоит мне отлучиться.

— Вы никогда не отлучаетесь, — напоминаю я. Он никак не реагирует и снова смачивает мне лоб.

— Проклятые вылазки к вороньему гнезду тоже не идут тебе на пользу. Долой выпивку — за борт дьявольское зелье! Попомни мои слова, от этих чертовых смесей ты сгниешь изнутри!

Я не говорю ему, что это попугай настоял, чтобы я выпил.

— Ты поднимаешься туда, чтобы влиться в команду, — продолжает капитан. — Я тебя понимаю. Лучше всего выплескивай эту гадость за борт, когда никто не смотрит.

— Буду иметь в виду. — Я вспоминаю одинокую девушку, украшающую нос: она назначила меня своими глазами и ушами на корабле. Думается, если капитан хоть когда-нибудь отвечает на вопросы прямо, то сейчас самое время попробовать его расспросить, пока ему стыдно за пылающую отметину у меня на лбу. — Когда я лазал на бушприт, я нашел статую. Она очень красива.