Без знаков препинания. Дневник 1974-1994 гг. - [34]

апрель 11 «Не торопись языком твоим»

Когда тебе лижет руку Ванька, ты понимаешь, что он хочет сказать. Не понимаешь только слов.

В кино, в котором есть крупный план, можно не произносить длинный монолог. У хорошего актера все должно быть понятно из его молчания. Поэтому лучше не пускать авторов, если они живы, на съемочную площадку, чем-то их отвлекать.

Когда лежишь на траве и смотришь в небо, думаешь, как хороша природа. Молчащая. Нет ничего более завораживающего, ничего более интригующего. Ни о чем не хочется говорить. Говорящий человек — марионетка, нарушающая одну из проповедей Екклесиаста. Был такой в Иерусалиме царь. «Не торопись языком твоим, и сердце твое да не спешит произнести слово перед Богом... Слова твои да будут немноги». Как безысходен Екклесиаст! Я читал его в обгоревшем Ветхом Завете, большом талмуде, который оставила нам М.А.[ 34 ]. Все у него суета сует и все идет в одно место...

Как тяжело это читать, придя из театра, где ты без устали молол языком. Такую сам выбрал профессию — не перед Богом слово держать, а перед зрителем, который покупает право смотреть тебя за руль. Как дешевую кокотку. А авторы, когда все уже понятно из самого сюжета, должны еще раз пережевать и пересказать пережеванное словами. Иногда по нескольку раз. Чтобы советский зритель правильно понял. Чтобы в башку ему втемяшить. Какие могут быть недоговорки? Но и ничего лишнего. За одно лишнее слово — расстрел... У моего отца стоял чемоданчик, но я тогда еще сидел за партой. Учительница пения твердила: «Борисов, выйди к доске и проведи собрание. В каждом из вас должна быть такая ленинская искорка! Какой же ты косноязычный, Борисов! Надо быть активным, политически грамотным. Вот стой рядом и учись вести собрание!» Была готова в глотку залезть всей пятерней, чтобы мой язык вытащить. А он уходил в этот момент в то самое место, на которое намекал Екклесиаст. Ни оратора, ни певца из меня не вышло.

Нас приучили к обману благодаря словам. Врал еще Тмол, который судил состязание Аполлона и Марсия. Эту историю мне Копелян рассказал, который сопереживал Марсию. Судья был куплен и использовал все свое красноречие, ораторский дар, чтобы объяснить народу: Аполлон на дудке играет лучше. И он объяснил. Второго судью, который был не согласен, тут же превратили в осла. Можно сделать вывод: «Массе свойственны глупость и легкомыслие, из-за которых она позволяет вести себя куда угодно, завороженная сладостными звуками красивых слов». Это объяснение я нашел у хитрого Монтеня. Русской массы это в особенности касается. Получается, мы, актеры, — проводники того идиотизма, которым забивают головы и без того забитому зрителю. Лопай что дают! — и он будет лопать.

Вот с такими мыслями я направляюсь в театр на репетицию новой советской пьесы. И все идет в одно место...

апрель 17 Дом №13

Нужно думать о переезде — кинотехникум, который обосновался на первом этаже, хочет завладеть всем подъездом. Начали расселять коммуналки. Нас они не тронут, но жить в осадном положении неприятно. К тому же за стеной — их столовка, а внизу у почтовых ящиков — их курилка. Вчера ящики подожгли. Консервные банки забиты «бычками».

Алла познакомилась с вдовой пианиста Серебрякова. Она готова освободить большую четырехкомнатную квартиру, но ей нужна в этом же доме на Бородинской — маленькая двухкомнатная.

Бородинская — это близко от нашей Кабинетной. Идем с Аллой в дом № 13. Квартира в удручающем виде. На полу — следы от сковородок, внешняя электропроводка, перекошенные, поющие двери. Та, что ведет в спальню, издает от нажатия ручки повизгивающий звук Та, что в кабинет Серебрякова, — первые три ноты «Аппассионаты». Фантазия у Аллы уже заработала. Еще бы — в столовой есть эркер, в кухне — еще одна маленькая столовая, комната для прислуги! Как говорил литейщик Иван Козырев: «Во — ширина! Высота — во!» Хорошо раньше строили!

Надо писать Романову. Просить, унижаться. А пока С. Аранович предлагает сыграть американца с очень мудреным именем — Рафферти. Читаю роман[ 35 ], думаю, как сделать американскую улыбку. Нет, в мои пятьдесят — у меня отличная челюсть, грех жаловаться, без единой дырочки. Но у американцев зубы как будто из алебастра. Под стать зубам и все остальное. Лицо ничего не должно выражать. Воск. На все отвечать: «Очень сожалею!»

Надо подумать, нет ли поблизости примера какого-нибудь «российского американца». Достоевский описал Лужина. Вот портрет Ганечки Иволгина: «...улыбка при всей ее любезности была что-то уж слишком тонка; зубы выставлялись при этом что-то уж слишком жемчужно-ровно...» А что говорит ему Рогожин: «Да покажи я тебе три целковых, вынь теперь из кармана, так ты на Васильевский за ними доползешь на карачках... Душа твоя такова!»

Тут есть перегиб. Конечно, на карачках не поползет. Ведь и в камин не бросился. Однако в Ганечке — сам того не ведая — я когда-то сыграл зародыш этого Рафферти.

август 28 Совершенные числа

О Владимире Александровиче Нелли многие говорили, что он любит записывать номера машин своих знакомых. Придавал значение числам. Знал теорию совершенных чисел — сумма их дробных частей должна быть равна самому числу. У меня с математикой туго, поэтому на всякий случай запомнил сами числа, а не то, как они получаются. «Совершенные числа очень редки, — говорил мне Нелли. — Как и хорошие артисты. Между 1 и 10 есть только одно — 6. Между 10 и 100 — 28. Между 100 и 1000 — 496». (Помню неточно.) Он часто сидел у нас дома на Пушкинской и как-то рассказал Латыгскому, моему тестю, что у него замечательный номер на его «Победе» — 49-69! В него входит совершенное число!