Без знаков препинания. Дневник 1974-1994 гг. - [19]

июль-август Крестный отец

Снова приехали на Украину. Отдыхать сюда тянет. Завтра уедем на дачу, на Козинку, а сегодня гуляем с Юрой по городу. Спустились к Днепру и решили проехать на пароходике.

Стаскивают с кнехта намотанный восьмеркой канат. Отчаливаем. Когда-то мы так же прогуливались с Виктором Платоновичем. Первый раз он дожидался меня на крыльце Русской драмы. Я играл «В поисках радости». Он сказал: «Смотрю уже несколько ваших спектаклей (Некрасов видел еще Петра в «Последних»), мне кажется, я нашел исполнителя для своего Ерошика. Вы наверняка не читали мою повесть «В родном городе»? Вот...» — и протянул мне маленькую книжицу, вышедшую в Военном издательстве. Я прочитал быстро, мы через два дня снова встретились. «Предлагаю прогуляться, — решительно начал он. — Может, поедем на Байковое?» Я был удивлен и по глупости от посещения кладбища отказался. Некрасов тут же предложил другой маршрут: «Наверное, вы правы, для знакомства лучше выбрать что-нибудь привычное». И мы отправились на Андреевский спуск. «Знаете, Олег, я ведь закончил здешнюю театральную студию, при Русской драме. Нам было предложено остаться в театре, но хотелось-то всем во МХАТ! Вы у кого закончили?.. У Герасимова? А знаете, что я пробовал к самому Станиславскому? Провалился и во МХАТе, и в его студии. Приезжаю в Киев и узнаю, что за «измену» родному театру из труппы отчислен. Запомните, Олег, в Киеве это случается со всяким, кто захочет повыше прыгнуть. Киев — очень мстительный. Музыкантам, танцорам разным — им легче, у них со словом не связано. Хотя ведь и Лифарь, и Горовиц — все отсюда деру дали...» (Некрасовские слова я пропустил мимо ушей. Вспомнил их только в 1962 году, когда случилось то, о чем он предупреждал.) Мы дошли до заветного булыжника. Уже видна Андреевская церковь, Растрелли — скоро здесь будут сниматься «За двумя зайцами», но еще не сейчас — через три года!.. А сейчас Некрасов покупает мне пирожки с мясом, поджаренные на сале, мимо них пройти немыслимо, от них стоит не запах — чад! Угощает меня и себя. Жуя пирожки, начинаем спуск «Я вам, Олег, дам еще «В окопах Сталинграда» почитать...» — «Я слышал об этой книге, мне стыдно, но я...» — «Тут нет ничего стыдного, вы ведь еще не всего Толстого читали, Лескова? А Некрасов — не такая уж и большая литература... Но, знаете, как меня долбали за эти «Окопы»? Сталинская премия — это все потом. Дважды обсуждали в Союзе писателей — специальное заседание президиума и еще отдельно — военные! Реализм на подножном корму, окопная правда — чего только на меня не вешали!.. «Объясните мне, товарищ Некрасов...», — прицепился ко мне один из военной комиссии, который никогда на фронте-то не был. Что ему Киев, он сдал ее сразу, мать городов русских... Как назло, мы с ним надрались, это он меня подпоил — видимо, получил задание... Ну и прилип: «Объясни мне, где у тебя в книге перелом в войне показан?» Я снял рубашку и тычу ему: «Вот перелом, вот перелом... (Некрасовское тело я видел потом — на нем живого места не было.) Покажи теперь хоть один перелом у себя!» Он как будто не слышит, наливает. «Объясни, — говорит, — почему у тебя все с точки зрения ближнего боя?..» Ну, мне надоело... Я как раз в то время чеховские дневнички почитывал и ответил ему, чуть-чуть перефразировав Антон Палыча: «Каждый, кто берет мою книжку, хочет, чтобы она ему что-нибудь объяснила, а я тебе так скажу: некогда мне возиться со всякой сволочью». А! Вот гениально... Олег, а ты бы сыграл Николку Турбина?» (Переход на «ты» был совершенно нормальный, ведь разница в возрасте у нас — двадцать лет.) Мы остановились у дома 13. Остановились в благоговении. «Может, зайдем? — предлагает Некрасов. — Я тут был всего дважды... Дама, которая мне в первый раз открыла, сильно удивилась: «Мишка Булгаков — знаменитый писатель? С каких это пор? Венеролог был хреновый, а писатель стал замечательный...» Ну что, может, постучимся?» Мы прошли во дворик, поднялись по лестнице, постучали. Никто не открыл. Хотя, как мне показалось, чьи-то шаги за дверью зашаркали, а потом тут же замолкли. Мы немного постояли и спустились обратно. Совершенно неожиданно Платоныч хрипло замычал:

«Буль-буль-буль, бутылочка Казенного вина!..*

«Извини, — говорит, — я певец сиплый. Больше за сценой. На экзаменах в театральную студию пел только «Индийского гостя» и «Наддшпряньский полк ударный»... так что, помогай!» Но я ни мотива, ни слов не знаю. «Тогда, — говорит, — давай другой Николкин романс. Из начала третьего действия. Знаешь?» И замычал уже более знакомое:

«Дышала ночь восторгом сладострастья, Неясных дум и трепета полна...»

Я подхватил, но все равно — ни в склад, ни в лад... «Олег, надо учиться петь на улице. Перевернутая шапка, гитара... Ты на чем еще можешь кроме гитары?» «Могу на баяне», — отвечаю я. «Очень хорошо. Мы все равно рано или поздно уедем Из этой долбаной страны. А там ведь с работой худо... Ваня, один из булгаковских братьев, между прочим, сейчас в балалаечном ансамбле в Париже... Да и здесь, не ровен час, можем, милый друг Олег, оказаться на паперти. Ты меня подкармливать будешь. Обещаешь?» Мы подходили к Подолу. «Это — Контрактовая площадь, — говорит Некрасов. — Когда-то здесь продавалось много тарани и моченых яблочек. Отличная закуска, между прочим... — И неожиданно, в повелительном тоне: — Будешь петь?» Я, конечно, не сразу понял: «Где? Здесь?.. Нет, Виктор Платонович, здесь не смогу. Да и гитары нет. Дома, в театре — извольте...» — «Ловлю тебя на слове, будешь петь у меня дома». Действительно, пел я ему не раз. В его квартирке, в Пассаже, где он жил со своей мамой. Сначала был неизменный борщ, под борщ — водочка, потом песни. Репертуарчику меня хиленький — четыре-пять песен и столько же модуляций. Из той надписи, что он оставил на сборнике «Вася Конаков», ясно, что произвело на него самое сильное впечатление: «Дорогой Олег! Это за Сережку с Малой Бронной и Витьку с Моховой. Декабрь, 1961». А тогда, после трехчасовой прогулки, Некрасов наконец сообщил мне главное: «Если тебе нравится моя повесть, то ты поедешь на «Ленфильм», на кинопробы. К режиссеру Владимиру Венгерову». Сказано это было на маленьком пароходике, который должен был прокатить нас до Осокорков.