Без жалости - [9]

— Да сядь ты наконец, — сказал Райан и гипнотизировал меня взглядом до тех пор, пока я не плюхнулась на стул.

Райан налил воды в чайник и поставил его на огонь. Я сидела и наблюдала за тем, как он вставлял в кофеварку бумажный фильтр. Потом перемолол кофе, высыпал его и залил кипятком. Я как завороженная следила за каждым его движением. Постепенно сердце у меня перестало колотиться, а дыхание сделалось ровнее и глубже.

Мы с Райаном родились на ферме. Родители у нас умерли так рано, что о матери у меня осталось одно-единственное воспоминание, похожее на старую цветную фотографию. Когда я думала о ней, передо мной возникали ее пронизанные солнцем золотистые волосы и прохладные руки, прикасавшиеся к моему голому животу. Если не ошибаюсь, мы лежали с ней на одеяле где-то за домом, в саду. Помню, над головой шелестели листья. Я столько раз возвращалась в детстве к этому воспоминанию в надежде высмотреть в этой картинке что-нибудь новое, что она почти стерлась в памяти.

Когда родители умерли, мне было всего два года. Об отце у меня не сохранилось никаких воспоминаний, и думаю, что именно по этой причине мне его особенно недоставало.

Наших родителей звали Эдвард и Каролина. Когда бабушка о них рассказывала, они представлялись мне сказочными принцем и принцессой, которые были очень красивы и мудры и в соответствии с правилами, существующими в сказках, должны были дожить до глубокой старости. На самом деле их жизнь была куда прозаичнее, а ее финал оказался трагическим. Они поженились совсем молодыми и жили на ферме, чтобы не тратить зря деньги за съем квартиры. Мой отец учился и работал в архитектурном институте в Корнелле, куда ему приходилось ездить чуть ли не каждый день. Каролина была единственным ребенком моей бабушки, и из того, что она мне о ней рассказывала, а еще больше из ее вздохов, которыми эти рассказы сопровождались, я поняла, что бабуля любила ее до безумия.

Каролина и Эдвард погибли в автомобильной катастрофе. Бабушка редко говорила об этом. Стоило мне только затронуть эту тему, как она замыкалась в себе, а ее лицо начинало болезненно морщиться. Со временем я приучила себя к мысли, что детали этого трагического происшествия так и останутся нераскрытыми и сведения о том, как и при каких обстоятельствах погибли мои родители, бабушка унесет с собой в могилу.

После смерти дочери и ее мужа бабушка усыновила и удочерила нас с Райаном, воспитала как родная мать. Когда случилась трагедия, ей было только сорок пять, и многие думали, что она и в самом деле наша мать. Я всегда ужасно гордилась бабушкой, особенно после того, как у меня появилась Эми и я на собственном опыте узнала, что значит быть матерью.

Бабушка — героическая женщина: одна, без мужа и всякой поддержки со стороны вырастила и воспитала нас двоих и, кроме того, ухитрилась дать нам образование. Не следует забывать, что, помимо нашего воспитания, она еще ведала делами фермы и написала тринадцать книг.

По-моему, ферма — лучшее место для воспитания детей. Это своего рода заповедник, где молодняк целый день носится на свежем воздухе и, находясь в неразрывной связи с природой, быстро набирается нужных для жизни сил.

Если считать и Эми, на нашей ферме воспитывалось пять поколений из клана Макбрайдов. Наш дом стоял на пригорке уже как минимум сто лет, а выстроил его мой прадедушка Мэтью Скотт Макбрайд. Дом был построен в псевдоклассическом стиле, очень популярном в этих краях в начале века. Он состоял из двух этажей и был выкрашен белой краской, а все ставни — темно-зеленой. С восточной стороны к дому примыкало высокое крытое крыльцо. Большинство окон сохранило еще стекла, вставленные во времена прадедушки Мэтью. Они были, казалось, неимоверной толщины и от времени слегка помутнели. Каждая дверная рама в доме по причине ее древности была укреплена досками, а все ступени на лестницах от времени и от поступи многочисленных потомков рода Макбрайдов истончились, рассохлись и теперь скрипели.

Замедленный ритм жизни в доме подчеркивало громкое тиканье настенных часов да глухое урчание собак, спавших на ковриках в гостиной и на кухне. Толстые деревянные стены и сложенный из серых валунов большой камин, который напоминал мне часового, даже сейчас создавали у меня устойчивое ощущение безопасности и защищенности от превратностей жизни.

Как всегда, обстановка дома подействовала на меня успокаивающе. Я задышала полной грудью и стала смотреть в окно на подернутый рябью пруд.

Белые стены дома особенно привлекательно выглядели со стороны. Подъездные дорожки были вымощены булыжником, а по берегу пруда и вокруг дома росли столетние ивы. Строение венчал шпиль, который был виден за несколько миль до усадьбы.

Поля вокруг дома, осенью палевого цвета, в некоторых местах были огорожены. Пригорок среди полей, на котором стоял дом, придавал зданию еще более величественный вид, и оно казалось сказочным замком, бог знает каким ветром занесенным в эту американскую глубинку.

Все, кто видел дом в первый раз, неизменно им восхищались.

Восхищение, однако, сменялось недоумением, когда гости входили внутрь. В доме было темно, а его интерьер — за исключением, быть может, комнаты Райана — носил на себе следы разрушительной работы времени и жучка-древоточца. Местами в доме было грязновато, а старая мебель представляла собой пестрое собрание всех времен и народов. В гостиной над каминной полкой висела побитая молью оскаленная голова медведя, а тяжелые длинные шторы из красного бархата напоминали старый театральный занавес. На стеллажах вдоль стен располагалось не меньше тысячи затрепанных книжек, а также многочисленные периодические издания, среди которых можно было обнаружить старые подшивки журналов «Лайф» и «Нэшнл джиографик».