Без труб и барабанов - [56]

Сестра вообще была взвинченная какая-то. Кто-то ей названивал, а она шипела в трубку, прикрывая рот ладонью, бесконечное «нет-нет-нет», — но когда Ольга спросила, кто звонит, Таня закричала: «Сама разберусь! Отстаньте вы все от меня Бога ради!» Ольга очень хотела помочь ей. Но не знала как. Потому, наверное, и носила абрикосы. Абрикосы — это ведь лучше, чем ничего…

— Ну что вы, зачем? — Наташка, увидев, как Ольга извлекает из рюкзачка очередной кулек, всплескивала руками. Она так и не смогла назвать Ольгу на «ты». В ней ощущалось какое-то подобострастие — не лично к Ольге, а ко всему незнакомому и заманчивому, что та собою олицетворяла. Племянница даже не пыталась рассказать о себе — только спрашивала. Но и вопросы задавала, кажется, для того лишь, чтобы вступить в игру бесконечного сравнения. Это было как в старой детской книжке: «А у нас в квартире газ! А у вас? — А у нас водопровод. Вот!» Стоит ли говорить, что сравнение никогда не было в пользу своего? Ментальный вывих. Тот самый ментальный вывих. Людям это свойственно — думать, что везде хорошо, где нас нет. Но если для кого-то это было поводом для самоиронии, то для Наташки являло непреложную истину. Вот и чувствовала себя несчастной. Постоянно. Ольге было ее жаль. Но чем помочь, не знала — и стала покупать больше абрикосов. Глупо?

Туп-туп-туп. Круг замыкался, прогулка подходила к концу. Абрикосы лежали в рюкзачке. Она покупала их на обратном пути. Рюкзачок дала Женька. Ольга шла по Военграду, и со спины пустыми белыми глазницами смотрел пес Джейк, как всегда немного печальный — забавный детский рюкзак. У него были широкие лямки, он не мешал при ходьбе — и можно было захватить с собой бутылочку воды и сердечные таблетки.

На скамейке у подъезда сидела неразлучная троица. Ольга помимо воли ускорила шаг. Сегодня женщины были не одни. За ними, опершись на спинку, стоял краснолицый мужчина, высокий и грузный. Лысина обрамлена была вьющимися седыми волосами, мокрыми от пота, клетчатая рубашка расстегнута на две верхних пуговицы — и из прорехи тоже перла седина. Мужчина широко улыбался.

Ольга поняла, что улыбка адресована лично ей, — и это заставило ее еще сильнее внутренне сжаться. Она не помнила, когда ее так разглядывали. Вроде бы переросла возраст, когда на женщину можно так смотреть. И она еще ускорила шаг, стараясь быстрее проскочить злополучную скамейку. Не тут-то было.

— Ольга Алексанна, что ж ты гордая стала? Не остановишься, не посидишь, — сказала с вызовом та, что помладше. — Или не помнишь меня? Марина Колпина. Мы с тобой в параллельном учились… ну?

Ольга растерянно остановилась, на нее выжидающе уставились три пары любопытных — и недружелюбных — глаз. А сверху нависал краснолицый, ел взглядом. Колпина… Не помнила она никакой Колпиной!

Меж тем Марина презрительно скривилась и милостиво отпустила:

— Ладно, иди уж! — и процедила сквозь зубы: — Француженка!

Ольга, наконец-то опомнившись, пошла в подъезд. Она не понимала, что с ней. И почему пожилые женщины ведут себя, как дворовые хулиганы? Неудивительно, что Таня такая дерганая. «Заберу ее к себе, — решила Ольга. — Пусть поживет спокойно». Сейчас не хотелось думать о том, как она объяснит приезд сестры Мартину. В конце концов, дом большой. Мартин поймет, он добрый.

Она поднималась, ощущая неприятную слабость в коленках, и не слышала, что творится на скамейке. А там больше всего досталось несчастному Джейку.

— Надо же! Собаку на спину нацепила! — осудила одна.

— Все молодится! — поддакнула вторая.

— А шея-то в морщинах! Возраст не замажешь! — подытожила «параллельная».

— Девочки, девочки! — сказал краснолицый примирительно. — Что это вы разошлись? Я вам как мужчина сейчас говорю, уж вы мне, человеку бывалому, верьте — дамочка эта еще очень ничего! Вон как брючки ладненько сидят на филейных-то частях! — Он хохотнул, хлопнул ладонями по спинке скамейки, как бы ставя точку в дискуссии.

Глава 16

А ведь намекала ей! Умоляла: Оля, не ходи ты с палками, перед людьми стыдно. Да разве объяснишь. Сколько помнила сестру, вечно сидело в той мягкое упрямство. Слушать, улыбаться — и делать по-своему. Ей-то что? Приехала и уехала. А гюрзы-то на лавочке из-за этих палок проходу не давали. В первый же день началось. Олька на моцион, а Татьяна Александровна по хозяйству следом собралась. Картошки купить, зелени. Взяла сумку на колесах, вышла, а Маринка с того подъезда и заявляет — ехидно так, на весь двор:

— Твоя-то лыжница что ж лыжи дома забыла? По асфальту несподручно?

А сподвижницы смеются. И видно — не над Ольгой, над ней. Одна говорит:

— Лыжи-то, поди, по склерозу дома оставлены. Она только с виду молодуха. Что ж ты, Татьяна, не проследила, выпустила из дому неукомплектованную?

— Она у тебя, — другая спрашивает, — к олимпиаде готовится, что ли?

Сидят гюрзы, радуются и семечки из кулаков вылущивают — от шелухи белым-бело, как снегу нападало. А Маринка не унимается:

— Хороша во Франции сборная по лыжам!

— При чем тут Франция?! — окоротила Татьяна Александровна. — Сестра в Чехии живет, понятно?!

— А… какая разница, — отмахнулась Маринка. — Франция, Чехия — один хрен. Евро-о-опа.