Без тебя - [87]

Я снова привыкаю к Лайле по мере того, как отступают шок и бредовое состояние недели, проведенной в больнице. Я научился не замечать нервные тики ее рук или то, как неуверенно она ходит. Ступает Лайла как-то неуклюже, а мышцы ног напряжены. Она до сих пор не любит сидеть на месте, старается сделать хотя бы несколько шагов. Однако, когда я наблюдаю за тем, как Лайла пересекает комнату или идет по саду, видно, что дается ей это с трудом.

Это плохо, но даже близко не сравнится с тем, как Лайла задыхается от кашля. В своей прямолинейной манере она предупредила меня, что я не должен впадать в панику, когда она пытается сглотнуть, а вместо этого начинает кашлять. Своей заботой я делаю только хуже, когда вскакиваю на ноги и спешу ей на помощь.

– Какого хрена, Каллум! Оставь меня в покое! – едва откашлявшись, однажды набросилась на меня Лайла.

Я научился сдерживаться и есть очень медленно, так, чтобы не заканчивать намного раньше ее. Я научился сосредотачивать внимание на своем дыхании во время еды. Когда Лайла, как мне показалось, в очередной раз подавилась, я дважды глубоко перевел дух прежде, чем попытался ей помочь.

Я также научился присутствовать где-то рядом с ней почти круглые сутки. Лайла двигается неуклюже. Уже страдает ее координация движений. Когда она идет в туалет, я непринужденно ошиваюсь где-то поблизости, прислушиваясь, не упадет ли она. Когда Лайла принимает душ, я жду возле ванной комнаты. Когда слышу, что она включает воду, я становлюсь у двери, желая убедиться, что с ней все в порядке. Когда воду отключают, я быстро ухожу прочь, чтобы она не узнала…

Теперь Лайла стала более откровенной со мной, говоря о наших отношениях и чувствах ко мне, но до сих пор отказывается принимать мою заботу. Я инстинктивно понимаю, что Лайла будет и дальше возражать против того, чтобы я относился к ней словно к инвалиду, даже тогда, когда она утратит свою независимость. Теперь я для нее отчасти ангел-хранитель, отчасти навязчивый ухажер-преследователь.

Подозреваю, что подсознательно моя мотивация объясняется еще и желанием впитать каждую секунду пребывания рядом с Лайлой, пока я еще могу, но в общем я просто боюсь. Каждое помещение, каждое дело, которым она занимается, каждый миг несут в себе потенциальную угрозу. Мне каким-то образом нужно получать все, что возможно, от каждой секунды. Деньки были замечательно долгими: я наслаждался ее обществом и охранял ее покой…

* * *

Как только мы приспособились к новому порядку вещей, я начал уговаривать Лайлу почаще бывать в саду. Под осенним солнцем она чувствовала себя совсем неплохо. Я клал в корзинку для пикников одеяло, книги и что-нибудь поесть, а потом отводил ее куда-нибудь, где росла мягкая трава. Что, в свою очередь, привело к тому, что Лайле захотелось снова работать в саду. Это занятие вызывало у меня беспокойство, но я видел, что ей это нужно.

– Как думаешь, что случается, когда мы умираем? – спросила она меня однажды, когда мы собирали с грядки урожай.

Я не знал, что ответить, но и молчать было бы неловко.

– Думаю, ничего особенного, – обтекаемо ответил я.

Не поймите меня превратно. Я искренне желаю, чтобы мой рационализм оказался ошибочным и Лайлу ждало после смерти какое-нибудь замечательное существование. Проблема состояла в том, что я в это не верил, не верил даже сейчас, когда мы оба очень нуждались в подобном утешении.

– Я считаю, что у нас есть только эта жизнь, – признался я и сунул сельдерей в плетеную корзинку, в которую мы складывали собранные овощи. – Ты ведь тоже так думаешь?

– Я склоняюсь к гуманизму. – Внезапно она сорвала листок сельдерея с растения, которое я только что срезал, и порывисто сунула его себе в рот. – Мне кажется, что, когда умираешь, ты словно бы засыпаешь. Это станет концом, отдохновением. Ты засыпаешь, словно после тяжелого дня, когда ты очень устал, или как будто под действием анестезии.

– Ты же не боишься? – спросил я.

То, куда повернул разговор, меня удивило и немного испугало. Я перестал работать, не в силах продолжать.

– Нет, – пожала плечами Лайла. – Смерть меня не страшит, а вот симптомы, сопутствующие болезни… Когда это случилось с папой и ему становилось все хуже, он стал ужасно импульсивным. Однажды мама застала его за тем, что он спускался вниз по утесу здесь, перед домом. Когда мама спросила у него, что он делает, папа заявил, что хочет немного поплескаться в воде. Он уже не осознавал, что это опасно.

Мысленно я сделал пометку: надо будет как-нибудь ночью укрепить забор, пока она будет спать.

– Но, мне кажется, я буду вести себя разумно, – тихо продолжила Лайла. – Я полагаю, что простужусь, у меня случится очередное воспаление легких, я буду терять сознание, потом приходить в себя, пока не придет тьма. Мой мозг не очнется, и я не почувствую страха. – Она улыбнулась. – Темнота. Умиротворение. Чего здесь бояться? Я даже ничего не узнаю, поэтому не испугаюсь.

Я принялся срезать сельдерей, растущий передо мной на грядке. Картина, которую она мне обрисовала, испортила мне настроение. А потом Лайла переступила через грядку и схватила меня за плечи. Мне пришлось посмотреть ей в глаза.