Без права на пощаду - [109]

Холлис кивнул. Не все считали, что это будет так уж здорово. Пул добавил:

– Я попал сюда в июне 1971 года. Перед этим провел полгода в северо-вьетнамских тюрьмах. Как я уже говорил, на советском военном самолете меня и еще десять парней доставили из Ханоя прямо на советскую базу ВВС неподалеку отсюда. Я и представления не имел, куда мы летим. Мы надеялись, что русские действуют как посредники между американцами и северными вьетнамцами, думали, что нас собираются обменять на северо-вьетнамских военнопленных, русских шпионов или еще на кого-нибудь. Даже когда нас везли в закрытых грузовиках, нам и в голову не приходило, чем придется заниматься. Но как только мы это поняли, сразу стало ясно, что нас никогда не выпустят отсюда с такой тайной.

– А есть тут церковь? Проводятся ли службы? – спросила Лиза.

– Нет. Единственное, чего они не разрешают, а это говорит о многом. Нам позволено собираться вместе для чтения Библии. Но курсантам это запрещено. В Америке они могут стать капиталистами или политиками правого крыла, но им не разрешено присоединяться к церкви, если только это не станет необходимым для их «легенды». Здесь так носятся со своим атеизмом и обливают грязью и порочат религию, что едва ли можно подумать, что когда-то здесь верили в Бога.

Они шли по тропинке в густой, почти непроходимый лес. Холлис отметил, что эта часть лагеря совершенно необитаема.

Пул привел их к полуразвалившейся избе, в единственном окошке которой горел свет, а из печной трубы вился дымок.

– Эту избу генерал Остин предпочитает так называемым американским домам, хотя полковника Бурова больше бы устроило, если бы генерал продался, как все остальные, – говорил Пул. – Он не завел себе русскую жену, считает, что и поныне женат на миссис Остин. И я верю, что он по-прежнему предан ей. У генерала больше силы воли, чем у меня. Он отказывается вести классы курсантов.

– Тогда почему КГБ не избавится от него? – спросил Холлис.

– Мы дали понять, что если они это сделают, то последует забастовка или бунт. А мы ведь для них ценный товар. К тому же, полагаю, они не прочь уступить нам эту маленькую победу, чтобы мы по-прежнему считали себя мужчинами. – С этими словами Пул постучал в дверь.

Дверь открылась, на пороге стоял человек лет семидесяти с седыми волосами, стриженными под ежик. У генерала были проницательные глаза и очень бледная кожа. Он производил впечатление человека, который много и долго страдал и переносил все свои тяготы в полном одиночестве.

Некоторое время генерал Остин разглядывал их, затем, не говоря ни слова, жестом предложил войти. Он подошел к стереосистеме, стоящей на расшатанной скамейке, и поставил на проигрыватель какую-то пластинку. Из динамиков полились нежные звуки «Времен года» Вивальди. Остин указал гостям на два деревянных стула у старой печи. Холлис и Лиза сели.

Пул устроился на табурете. Генерал опустился в березовое кресло-качалку.

Кроме кресла-качалки и стереосистемы, никаких удобств в избе не было, ни мягкого кресла, ни коврика на полу и никакой кухонной утвари.

Перегородка из неоструганных досок отделяла так называемую спальню, где рядом с армейской койкой на полу стоял раскаленный докрасна электрообогреватель и стопками лежали книги, журналы и газеты.

Генерал заговорил очень тихим голосом, едва слышным на фоне Вивальди.

– Очень хорошо, что вы пришли, полковник. И вы, мисс Родз.

– Может быть, вы предпочитаете, чтобы я не присутствовала при вашем разговоре? – спросила Лиза.

– Если бы я этого хотел, то так бы и сказал, – ответил Остин.

– Да, сэр.

Коммандер Пул обратился к генералу:

– Полковник Холлис хотел поставить вас в известность, что он пришел сюда по собственному желанию.

Остин молча кивнул.

– Вам известно о деле майора Додсона? – спросил он своих гостей.

Холлис утвердительно кивнул.

– У вас есть новости о майоре Додсоне?

– Нет, генерал, – ответил Сэм.

– Как вы думаете, что собирается предпринять ваше правительство, если Додсон свяжется с посольством или с каким-нибудь западным журналистом?

– Генерал, я не могу вступать в какую-либо дискуссию по этому поводу с человеком, с которым только что познакомился. С человеком, не свободным в своих действиях. И, простите меня, с человеком скомпрометированным.

Какое-то время генерал молча смотрел прямо перед собой, раскачиваясь в качалке. В конце концов он произнес:

– Я вполне понимаю вашу осторожность. Тем не менее я ожидал от вас по меньшей мере какого-нибудь послания из внешнего мира.

– Я не курьер, присланный с каким-либо сообщением. Я – офицер разведки, и меня учили и инструктировали ни с кем не обсуждать вопросы, которые им не нужно знать, вне зависимости от звания.

– Я думаю, что сам буду решать, что мне следует знать, – сказал Остин.

– Генерал, Буров вводил мне наркотики и допрашивал и тем не менее я до сих пор не разгласил больше того, что было абсолютно необходимо, чтобы он счел меня потенциальным предателем. Вот почему я здесь, а не в камере. Во всяком случае, что бы я ни знал, это принесет вам не большую пользу.

– Полковник, по крайней мере вы можете сказать нам, известно ли вашему правительству, что мы находимся здесь? – спросил Пул.