Без права на ошибку - [21]

— Как спали-почивали? Эта моя егоза, наверное, разбудила?..

Уже войдя в комнату, вздохнувши, сказал:

— Одна у меня дочка и та при живом отце сирота. Сами понимаете, сан епископа обязывает отречься от семьи, что мною и сделано, но в такое смутное время счел долгом хоть на малый срок оставить ее при себе.

Егорий повесил на стул темные брюки с подтяжками, суконную толстовку. Потом появились валенки, шерстяные мягкие носки и две белые, тонкого полотна рубашки:

— Вот ваше одеяние, не обессудьте… И пожалуйте к столу…

Епископ подождал за дверью, пока гость оденется, а потом провел в свою комнату-кабинет. Они сели друг против друга за массивный стол с дымящимся в тарелках куриным бульоном, с вареной курицей в большом блюде и горкой нарезанного крупными ломтями хлеба в плетеной хлебнице.

— Грешить, так грешить! За компанию с вами тоже скоромного отведаю… — сказал Егорий.

В отличие от их встречи в алтаре храма епископу много говорить на этот раз не пришлось. Иероним задавал вопрос за вопросом и просил кратких, но откровенных ответов. Узнав и расспросив о друге епископа иеромонахе соседнего монастыря Гермогене, Иероним сказал, что, не откладывая, поедет к нему завтра утром, и попросил епископа написать к нему сопроводительное письмо.

— Непременно напишу. Но, простите, мне сейчас надо быть во храме на вечернем богослужении, кстати, там и распоряжусь приготовить вам кошевку и кучера. Думаю послать старосту храма, это верный мне человек, не опасайтесь. А теперь вынужден оставить вас на попечении матушки и дочери. Дочь у меня — единственное чадо, больше бог не дал… Баловница. Строптива и вольнодумна, потому и держу ее в неведении, не иду даже на малую с ней откровенность.

— И правильно поступаете, владыко Егорий, их дело — на пяльцах вышивать да красу создавать…

— Матушка, Машенька, где вы? Подите-ка сюда! — позвал епископ.

Появились мать и дочь.

— Протоиерей Московского синода отец Иероним просит извинить его за мирское одеяние по причинам тяжелого времени на Руси.

— Прошу, владыко Егорий, без лишних церемоний, — сказал гость. — Называйте меня просто, по-мирскому, Иван Александрович.

— Очень приятно, — улыбнулась матушка, — а это наша дочь — Мария.

Девушка без тени кокетства внимательно посмотрела в глаза Иеронима и поклонилась скромно, но достойно.

— Занимайте нашего гостя, не давайте ему скучать, а я через час возвращусь, и мы по-семейному отужинаем все вместе.

Егорий ушел. И тут же из передней раздался робкий женский голос:

— Дарья Семеновна, огурчики порезать али так?

— Ступай, Матрена, я сама! — недовольно откликнулась матушка. И пояснила: — Новая наша прислуга из деревни, Иван Александрович, не знает ничегошеньки, все ей расскажи да покажи… Машенька, развлеки гостя музыкой. — И Дарья Семеновна поспешно отправилась на кухню.

Оставшись наедине с дочерью епископа, Иероним неожиданно для себя растерялся и никак не находил нужных слов для разговора. Молчание становилось настолько тягостным, что он уже начал проклинать себя за такую оплошность: чекисту полагалось бы и это предвидеть, а теперь вот попробуй выкрутиться…

— Да вы присаживайтесь, Иван Александрович! — предложила Маша, будто не заметив оплошности кавалера. — Что же вам сыграть? Чайковского? Шопена?

— Шопена… — садясь в мягкое низкое кресло, неуверенно попросил Иероним. — Мне больше Шопен нравится.

— Да? А мне Чайковский. Он наш, русский, к тому же еще и земляк. Разве вы об этом не знаете?

— Как же, как же, наслышан… — ответил Иероним и неожиданно для себя добавил: — Дочь моя… — И не смог сдержать улыбки, отчего сразу почувствовал себя легко.

Маша рассмеялась:

— Для отца вы слишком молоды, Иван Александрович. Помилуйте, вы от силы старше лет на пять. Да и на святого отца тоже не похожи…

Иероним на мгновение почувствовал холодок в сердце: «Она не поверила в его принадлежность к духовному сословию? Или сказала без особого смысла?..» Он тут же заставил себя улыбнуться:

— На кого же я похож?

— В таком одеянии, скорее всего, на сельского учителя.

— Пожалуй… А все-таки сколько же вам лет, если не держите пока это в секрете?

— Осьмнадцать, как сказал бы папа.

— А вот мне двадцать пять! Я уже старик…

— Старик — мой отец, а вы ему в сыновья годитесь… Ну, слушайте Шопена, я люблю больше всего у него вальсы.

Маша достала ноты, поставила их на рояль, сдвинула поближе к ним бронзовые канделябры со свечами. Гостиная наполнилась нежными печальными звуками вальса.

Иероним слушал рассеянно, с трудом веря в происходящее: вот перед ним красивая девушка с темно-русыми пушистыми волосами, заплетенными в две тугие косы. Она казалась при свете дрожащего пламени свечей не от мира сего, словно земные дела и заботы ее коснуться не могут. И она — дочь врага революции. А он, чекист, почему-то не чувствует к ней никакой ненависти, а скорее наоборот, ему хочется смотреть и смотреть на нее, как на ту девушку-санитарку во фронтовом госпитале, в которую он был влюблен. А эта… Нет, надо взять себя в руки и ни на минуту не забывать о деле, которое привело его сюда…

Когда Маша доиграла вальс, Иероним сдержанно и спокойно сказал:

— Благодарю вас за удовольствие, Мария Егоровна. Я давно не слышал подобного…