На том и порешили. Обоз двинулся в тревожную Излучину.
Незадолго до заката они переправились через Ханай. Паромщик от всей души радовался им и болтал всю дорогу. Возможно, его порадовал нежданный заработок, но скорее – надежда. Вот добрые путники направляются в Излучину – значит, надеются, что мор обойдет город, а тогда, почему бы и ему не понадеяться на это?..
Город в изгибе реки выглядел пугающе притихшим. Когда лесной дорогой скачет конный отряд, все зверье слышит его издали и исчезает из виду, затихает, сникает – лес стоит, словно бы пуст и мертв, лишь редкая птица крикнет в чаще. Такою была сейчас Излучина.
Однако в гостиничной таверне царило какое-то странное, лихорадочное оживление. Во множестве сияли свечи, стучали ножи, гремели кружки, воздух был густым и едким от дикой смеси запахов пищи. Голоса звучали громко, тупо и пьяно. Говорили будто бы все одновременно, то и дело кто-то из гостей разражался хохотом.
Здесь же, в таверне, Хармон нашел и хозяина гостиницы – тот делил стол с тремя зажиточными горожанами. У двоих уже заплетались языки, третий ковырял ножом столешницу и, похоже, ничего вокруг себя не замечал. К счастью, сам хозяин оказался еще достаточно трезв, чтобы узнать Хармона.
– Роджер Паула!.. Давай, садись! У нас вот как раз веселье!
– Хорошо, когда люди веселятся, – ответил Хармон, но садиться не спешил. – А я уж боялся, что ты сбежал отсюда, как другие.
– Сбежал?.. Ну, уж нет! Садись, говорю!.. Кто сбежал? Самая торговля в эти дни! Из Ниара народ валом валит, и никто не скупится.
Не скупится?
А то! Когда ты, того гляди, помрешь со дня на день – зачем монету беречь? Верно, а? – хозяин хлопнул по плечу одного из собутыльников, тот шатнулся и расплескал эль. – Никто на цену не смотрит, лишь бы весело было! Садись, давай!
Хармон уверился, что не имеет ни малейшего желания пить с этими людьми. Здесь творилось совсем не то веселье, какое пришлось бы ему по душе. Он спросил на счет комнат.
– А комнат нет, старик… Битком набито, крысе сдохнуть негде. Ну, тебе-то отыщу уголок, а люди твои пускай в фургонах спят.
Хармона это устроило. Он бросил хозяину монету и спросил о письмах.
– Одно, вроде, было. Марта!.. Марта!.. Тьфу ты. Рыжая, как тебя!..
Не без труда хозяин поймал одну из служанок и отправил в кладовую. Хармон получил конверт, скрепленный сургучом и украшенный парой жирных пятен. Не распечатывая, спрятал его за пазуху и поспешил отойти от стола.
Джоакин наблюдал сцену, стоя позади хозяина.
– Ну, и вертеп!.. – презрительно бросил парень, когда Хармон повернулся к нему.
– Лучше с горя смеяться, чем с горя плакать, – отметил торговец, хотя и сам был не в восторге от местечка.
– Хозяин… – с неким замешательством заговорил Джоакин, – я еще понадоблюсь вам сегодня? Могу ли… по своим делам?
– Иди, – пожал плечами Хармон. – В сторону переправы два квартала, сверни налево, а у башмачной – направо. Там глухой переулок, в нем неплохие бордели найдешь.
Джоакин покраснел и не нашелся с ответом.
– Только я бы не советовал, – прибавил Хармон. – Если сизый мор доберется до Излучины, куда, по-твоему, он заявится в первую очередь?
Охранник сконфуженно отступил и направился к выходу. Остановился, поглядел по сторонам – может, оценил риск и засомневался, или решил сперва выпить для храбрости. Торговец вышел, оставив его в сомнениях. Раздал распоряжения людям, присмотрел, чтобы лошадям и фургонам нашлось надлежащее место, а затем ушел с постоялого двора.
Хармон Паула Роджер был не из тех, кого волнуют чувства, переживания и прочие душевные материи. «Поступают по велению сердца» обыкновенно те, у кого между ушей манная каша вместо мозгов. Умный человек всегда знает, что он делает и зачем. В том, что делаешь, и в том, что говоришь, должен быть смысл – иначе зачем зря трясти руками и языком молоть, верно?
Хармон Паула всегда поступал по смыслу. Он-то прекрасно сознавал, что делает и для чего. Он колесил по Империи затем, чтобы выручить побольше за свои товары. Нанимал людей, по-своему ловких, но в чем-то порченых, с ущербом – потому, что такие люди обходятся дешевле и служат беспрекословно. Хармон имел трех женщин – по одной в Альмере, Южном Пути и Короне, – затем, что возить жену с собой было бы утомительно и хлопотно, шлюхи грязны и заразны, а обходиться без женщины месяцами – тоска. Хармон легко разгадывал людей и говорил с ними так, как сами они говорили бы с собою, и ни с кем никогда не спорил, ведь споры – пустые расходы, а дружба – прямая выгода.
Еще, примерно раз в луну, Хармон Паула наведывался в храм. Иногда, если месяц был прибыльным, мог и пожертвовать агатку. Зачем? Ну… Всяко может случиться. Возишь вот в фургоне под скамьей арбалет с болтами – и не то, чтобы особо стрелять приходилось, но мало ли. Или пузырек серебрянки на дне сундука – говорят, она ожог заживить может. Вроде, и пожара-то ты не видал уже лет десять, ну а вдруг. Или взять сизый мор: может пройти мимо, а вдруг зацепит? Кто знает…
Стояла зябкая облачная темень, когда Хармон вошел в собор Святой Леоноры. Прошел между скамей, уселся на полпути от портала к алтарю, с которого холодно глядела беломраморная Праматерь. Скамьи были пусты, но сесть к алтарю ближе он отчего-то не решился. Вечерняя песнь уже отзвучала, под сводом храма царила гулкая тишина. Молиться в такой тиши было неловко. Хармон проворчал еле слышно для самого себя:
