Без поцелуя на прощание - [96]

Глава тридцать шестая

– Пока! – говорю я, стоя на крыльце и махая рукой нашей машине, отъезжающей с подъездной дорожки.

Смешно, что Марк так не хотел оставлять меня одну. Но я не могла дождаться, когда это случится. Мне много чего нужно разнюхать. И хотя я вернулась к себе домой, все настолько изменилось с тех пор, как я была здесь в последний раз, что мне придется исследовать каждый уголок. У меня странное чувство, что нужно что-то найти, хотя я понятия не имею, что именно.

Тот дом, что я помню, обнажен до скелета. Шоколадных отпечатков, которыми были отмечены нижние части дверей, больше не видно. Нет и каракулей, написанных яркими фломастерами, которые покрывали стены снизу доверху. Все выглядит так, будто Николь вызывала дезинсекторов. Уборщики продезинфицировали дом, избавив его от признаков того, что дети когда-то освещали его своим беспечным смехом и озорными играми. Меня и впрямь злит то, что Марк позволил начисто стереть историю нашей семьи с доски.

Сперва я решаю исследовать игровую комнату. Ледяная боль течет по моим венам прямо в сердце, когда я заглядываю в нее через дверной проем. Комнату полностью переделали. На меня смотрит большая, внушительная столовая. Место большой пластиковой железной дороги, стоявшей в центре, занимает обеденный стол из массива дуба. Разноцветные полки отсутствуют, а в задней части комнаты возвышается встроенная стенка с ароматическими свечами и блестящими рамками для фотографий. Это прекрасная комната. Уютная и стильная, но все это неправильно. Ее не должно быть в моем доме. Где же раскиданные игрушки и крошки от печенья, которыми обычно усыпан пол?

На меня нахлынули воспоминания о дне похорон. Больше изображения не прячутся за туманом. Ничто не защищает меня от боли. Я ясно все помню, но как бы я хотела не помнить этого.

Дальние родственники жмут мне руку и целуют в щеку. До меня доносится грубый аромат дешевого ладана. Он заполняет всю комнату. Тонкие белые свечи горят на небольшом столике, прячущемся в углу. Там же фотография Лоркана в красивой серебристой рамке. На снимке ему всего несколько дней от роду, и мне интересно, почему мы выбрали это фото вместо более нового. Я помню, как приятно было держать его крошечное тельце на руках, когда он был маленьким. Я жажду дотронуться до его мягкой сморщенной ручки или получить еще один шанс вдохнуть отчетливый запах его кожи, когда он только родился. Я так сильно по нему скучаю, что мне кажется, будто горе задушит меня. Я бы не стала бороться, если бы это случилось: я бы даже не захотела.

Я содрогаюсь, когда в меня впивается грубое жало одиночества. Я вижу, что в доме полно людей: одни общаются и смеются… другие молча обнимаются… а третьи, как и я, чувствуют себя потерянными. Большинство людей мне знакомы. Мои родители утешают друг друга в углу. Сестра пытается занять себя тем, что нарезает яблочный тарт и предлагает всем, кто оказывается достаточно смел, чтобы установить зрительный контакт. Одни люди говорят мне, что сожалеют о моем горе и будут за меня молиться. Другие же полностью меня избегают, потому что не знают, что сказать. Всем больно, но никому не больно так, как мне. Вспоминать об этом – ад.

Я перехожу из одной пустой комнаты в другую. В доме так тихо. Мне претит здесь находиться. Я хочу вернуться в Нью-Йорк. Там все лучше. Там нет моих демонов. Я негодую, что Марк заставил меня вернуться домой, чтобы столкнуться с этим. Это даже больше не дом. Теперь это всего лишь здание, которое угнетает меня, дразня мыслями о том, как бы все могло быть. Я нахожу ключи от задней двери и бегу к ней. Мне становится все тяжелее и тяжелее дышать, и я вынуждена выйти из дома. Мне нужен глоток свежего воздуха, а иначе я, похоже, взорвусь. Я вырываюсь на улицу и делаю глубокий вдох.

С каждым шагом на меня обрушивается ливень воспоминаний. Это опасно граничит с перегрузкой мозга. Я опускаю голову и закрываю лицо руками, пока образы прошлого маршируют у меня в голове.

Я помню, что стояла на террасе в одиночестве.

Идет дождь, но я не замечаю, что моя одежда промокла от холодной влаги и я дрожу из-за этого. Я стою спиной к Марку, но чувствую его присутствие. Он плачет. Он протягивает ко мне руку, но я отшатываюсь. Он пытается обнять меня, но я отталкиваю его так грубо, что спотыкаюсь и раню ладонь о ржавую боковую калитку, за которую цепляюсь в попытке сохранить равновесие.

– Это все твоя вина! – кричу я. – Я тебя ненавижу!

– Никто в этом не виноват, – грустно возражает Марк.

– Я ненавижу тебя, – снова и снова кричу я. – Я говорила тебе, что не хочу детей. Я говорила тебе.

Марк непонимающе смотрит на меня. Он и так уже очень страдает, а моя истерика еще больше мешает ему справляться.

– Но ты хотела стать матерью, – говорит Марк.

– Хотела, очень хотела. Но теперь нашего ребенка нет, и мне хочется умереть. Если бы я не забеременела от тебя, ребенок бы никогда не родился и никогда бы не умер. Мне бы никогда не было так больно. Я ненавижу тебя за это. Я никогда тебя не прощу.

Я сжимаю ноющую ладонь в кулак и гляжу, как кровь стекает вдоль костяшек. У меня в ушах снова и снова звенят слова Марка. Я в этом не виновата! В чем я не виновата? Марк пытается подойти ко мне, но я пячусь от него. В его глазах застыла такая сильная боль.