Без поцелуя на прощание - [26]

Чем дольше я сижу в одиночестве за нашим столиком, тем более подавленной себя чувствую. Некоторые знакомые берут на себя смелость подойти ко мне, чтобы сообщить о местоположении остальных, как будто у меня нет собственных глаз. Есть даже те, кто тыкает пальцем в нужном направлении. Я чувствую себя решительно некомфортно каждый раз, когда так очевидно подчеркивают мое одиночество. Я хочу присоединиться к ним, но мое упрямство не позволяет. С другой стороны, они так погружены в беседу, что я наверняка помешаю им.

Мой стакан пуст, причем уже некоторое время, но я все еще смотрю в него невидящим взглядом. Я едва замечаю, что Марк снова появляется у нашего столика и ставит передо мной водку и диетическую колу. Я жадно глотаю содержимое стакана, чуть не поперхнувшись слегка сморщенной долькой лимона, плававшей на поверхности. Эйва тоже вернулась к столику, а вот Николь не видно.

– Ты нигде не видела Адама? – спрашивает Эйва, похлопывая меня по плечу.

– Нет.

– Интересно, куда он запропастился? – Эйва так обеспокоена тем, куда подевался этот идиот, который ей изменяет, что меня это даже расстраивает. Кто-то должен вывести ее из заблуждения. О боже, как мне не хочется быть этим человеком. Я делаю глубокий вдох и вываливаю на нее информацию.

Громадные колонки вибрируют, разнося по танцполу звуки быстрой барабанной дроби, но непрерывный стук бледнеет на фоне разъяренной тирады Эйвы. Ее лицо приобретает очень неприятный оттенок свеклы, а тушь растекается вокруг глаз, пока она трясущимися руками не растирает ее в грязную, черную массу.

– Ты превратилась в настоящую стерву, – кричит Эйва так громко, что ее горячее дыхание ударяет мне в лицо. – Мне жаль, что все это приключилось с тобой, правда жаль. Но я уже не знаю, что ты за человек.

Эйва резко замолкает. Может, она поспешно возьмет назад те слова, что у нее вырвались, а может, ждет, что я отплачу ей не меньшей грубостью.

Я молчу. Мне нечего сказать.

Эйва резко склоняет голову набок и продолжает атаку:

– Я понимаю, что ты сейчас проходишь через ад, но ты решительно настроена утащить нас всех за собой. Это нечестно, Лаура. О боже, сколько дерьма мне пришлось вытерпеть. Я глупо мирилась со всеми теми ужасными вещами, которые ты говоришь, а на следующий день клянешься, что не помнишь. Чертова выборочная амнезия!

Она аккуратно задирает свое платье-карандаш чуть выше загорелых колен и опускается на корточки возле меня. Злые слова, которые вовсе не в ее характере, без труда срываются со вспененных губ. Ее рука нежно покоится на подлокотнике коляски, а другая лежит у меня на бедре. Она наклоняется поближе и мягко тянется губами к моему уху. Она говорит медленно и отчетливо, и я понимаю, что она не хочет, чтобы я пропустила хоть слово.

– Меняться – это одно. Так происходит с каждым время от времени, но старая Лаура испытала бы отвращение к той эгоистичной стерве, в которую ты превратилась.

Я крепко прижимаю руки к лицу, и сквозь мои трясущиеся пальцы обильно льются слезы. Эйва игнорирует мои подрагивающие плечи.

– Посмотри на него, – говорит Эйва. Она со злостью хватает меня за голову и заставляет посмотреть на Марка. – От того, кем он был, осталась лишь пустая оболочка, и то, как ты упиваешься своим горем, убивает его. Разве он не имеет права испытывать ту же боль, что и ты? Не одна ты страдаешь. Как ты этого не поймешь? Ты слишком поглощена переживаниями о том, что тебя все покинут. Лаура, ты сама нас отталкиваешь. Я всего лишь твоя подруга – я это переживу, но ты вбиваешь клин между собой и Марком.

Эйва встает, подрагивая, и поправляет платье. Проводит пальцами под глазами и вытирает последние слезинки. Она поворачивается на каблуках и медленно уходит. Не оборачиваясь.

Николь, которая, я подозреваю, наблюдала за нами уже некоторое время, наконец перестает помешивать коктейльной палочкой несколько одиноких кубиков льда на дне своего бокала. Она преследует меня, как булимичная борзая убегающую сосиску. Я бы закатила глаза, но у меня все еще кружится голова после срыва Эйвы.

– Все в порядке? – спрашивает Николь.

Я инстинктивно качаю головой, но понимаю, почему все так ее любят. Она стереотипная голливудская золотая девушка: блондинка, красивая, приятная и все время улыбается. Ей даже удается изобразить искреннее беспокойство в голосе прямо сейчас.

– Все просто чудно, – саркастично огрызаюсь я.

– Просто… мне показалось, что ты плачешь, – говорит она, роясь в крошечной сумочке, из которой достает платок.

– Ну конечно, ты не могла не заметить. Ты явно наблюдала достаточно пристально, – я выхватываю платок из ее рук.

Мне плевать, насколько я груба. Эта женщина настолько боится меня, что для защиты ей понадобились мой муж и мой врач. Но стоило лишь почувствовать запах сплетен, как она внезапно находит в себе смелость притвориться моей подругой.

– Отвали, – рычу я, раздраженная тем, как она складывает губки бантиком и фальшиво беспокоится, мне с трудом удается подавить сильнейшее желание дать ей пощечину.

– Хорошо, Лаура, я вижу, сегодня вечером ты, как всегда, приятна в общении, – говорит Николь, высокомерно ухмыляясь.