Без переводчика - [35]
«НЕРВОЗЕН КАШКАВАЛ»
Пусть вам уже известно, что «кашкавал» — это плотный, зеленоватый сыр, употребляемый часто в горячем виде. Но он еще нервный, оказывается! Да, так оно и должно быть. «Нервозность» переводится как «острота».
Вы сворачиваете на другой бульвар, более молчаливый. Тут ветви затеняют окна научных институтов, заглядывают в больничные палаты.
Бульвар глушит столичный грохот, охватывает своими шорохами, ароматом, сбрасывает на вас ливни солнечных бликов. Под прямым углом его пересекают другие бульвары. По этому бульвару можно выйти за город. Идешь будто по парковой аллее, почти не ощущая города, его сутолоки, его раскаленного камня. Каштаны, липы, дубы, статные молодцы тополя пышно драпируют здания, особенно старые. Новые крупнее. А их зеленое обрамление еще не успело подрасти. Вероятно, поэтому София в общем производит впечатление очень молодого города.
Правнучка фракийской Сердики, внучка славянской столицы Средец, она в то же время едва ли не самая новая из главных городов Европы. Ведь после освобождения от турок София отстроилась в сущности заново. Тогда же и появилось на плане города слово «булвард». Болгария хотела иметь столицу типично европейскую. Прибыли архитекторы из Германии, из России. Но конечно, разоренная, отсталая страна не могла тягаться с блестящими столицами соседей.
Здесь видишь дом, словно перенесенный из русского губернского города, — с железным крыльцом на крученых столбиках, с простенькими лепными наличниками, с мезонином. Там — здание как будто с окраины Берлина: высокая черепичная крыша, узкий разрез готических окон, каменные балкончики с цветами и виноградом. Догадываешься, что София царская выглядела скучно, провинциально.
На одном из бульваров как раз при мне была фотовыставка «Старая и новая София». На снимках я увидел полицейских, очень похожих на российских городовых, покосившуюся дверь корчмы и ее хозяина — самодовольного, в жилетке и в феске. На снимках запечатлелись глаза голодных детей, понурые крестные ходы, оборвыш, торгующий в пасхальный день самодельными хлопушками и стереоскопами. И разгон рабочей демонстрации, и матери в немом ожидании у ворот тюрьмы… И трущобы, и ночлежки безработных…
И поклоны «отцов» города приезжему концессионеру-иностранцу: он ведь не погнушался, соизволил купить болгарский лес, болгарскую рудную залежь!
А новая София… Она бурно прорастает сквозь прежнюю столицу, ломает ее пределы, вытягивает свои кварталы далеко на простор Софийской долины.
Следом за новыми улицами бегут деревья. Зелени сейчас вчетверо больше, чем до войны. В Софии триста двадцать садов и парков.
Но зелень не заслоняет южного сверкания дня. Столица хороша щедрой шириной своих улиц, площадей, бульваров. Они вбирают солнце и синеву неба, они устремлены в поля и дубравы или к громаде Витоши вдали, они словно распахнуты в будущее…
Такой хотел видеть Софию Георгий Димитров.
Там, где широкий Русский бульвар выходит на Площадь 9 Сентября, белеет мавзолей. Черным крепом падают на мрамор тени деревьев. Неподвижен почетный караул, пропускающий вереницу посетителей.
Георгий Димитров навечно с живыми.
Витоша
Наступило воскресенье. Каюсь, я не очень рассчитывал увидеть Николу, моего знакомого с теплохода. Мало ли какие обещания даются при расставании, а потом забываются!
В то утро в вестибюле гостиницы было людно. Кутаясь в белые покрывала, степенно продефилировала группа африканцев. За круглым столом тараторили и хохотали греки. У ларька с сувенирами толпились только что приехавшие французы. В этом столпотворении твердо и неподвижно с рюкзаком и в шортах стоял Никола.
— Нет, — сказал он, оглядев меня. — Так на Витошу нельзя. Возьмите пиджак.
Я поспешно повиновался. Совесть жгла меня за недоверие к Николе.
Мы пошли. Впрочем, — чтобы быть точным — мы сели на площади в трамвай, доехали до кольца, а оттуда пошли.
Витоша отодвигалась, что обычно делают горы, когда к ним приближаешься. Дорога поднималась плавно, словно боясь утомить нас, словно извиняясь перед нами за коварную шалость горы. Витоша все отступала, только ее округлая, лысоватая макушка стала как будто ниже.
Этот подъем не страшен, даже если вы несете на себе тяжесть лет! Склоны Витоши пологие, ласковые, вам не преграждают путь утесы, у ваших ног не зияют пропасти.
Тропу, по которой мы поднимаемся, природа выложила камешками, правда довольно скользкими… Но вам любезно протягивает свою ветку молодой ясень. Чаща молодого леса гостеприимна, она развлекает вас птичьим щебетом, угощает на полянках малиной.
Местами лес раздвигают осыпи. Тут надо быть осторожнее. Глыбы большие, гладкие. Никола объяснил мне, что это поток древней лавы, обработанный водой и ветром, и называется он «золотой мост». Камни и в самом деле сверкают на солнце золотистым блеском.
Никола шел впереди привычным, размеренным шагом. Иногда он молча притопывал на камне, указывая, куда мне ступить. Полагая, что меня необходимо ободрить, он усердно расхваливал вид с вершины Витоши.
— София — как с птичьего полета. Да что София, — Черное море! — произнес Никола.
— Да ну! — вырвалось у меня.
