Без маски - [51]

Правда, Холм хорошо знал Гранстрёма. Черт возьми, ведь репутация его была безупречна. Но… да, в этом «но» — всё дело. В нынешнее время никому нельзя доверять. Почему каждый день арестовывают то одного, то другого? Видимо, их выдает какой-нибудь доносчик. Но кто он? Может, Грагнстрём? Тогда, если Холм вздумает его предупредить, то угодит прямо в петлю. А посоветоваться не с кем. Он, Холм, затаился в своей скорлупе и сидит там в страхе, не смея пошевелиться. Да, в страхе! Он — трус, ему не хватает мужества. Вся трагедия в том, что он знает об этом и презирает себя. Сколько раз, читая в газетах о смертных приговорах патриотам, в числе которых были и его близкие знакомые, он чувствовал словно удар по лицу. Ему казалось, что в этом была доля и его вины. Ведь он ничего не делал для борьбы с захватчиками! И то, что он не находил в себе сил для героических поступков, которые ежедневно совершали подпольщики, не могло служить ему оправданием. Когда он думал об истязаниях и пытках в гестапо, его охватывала дрожь. Он не был уверен в себе и боялся, что, попавшись, может не выдержать и выдать товарищей, настоящих, мужественных героев, которые принесли бы в тысячу раз больше пользы, нежели он. Но и это всё же не было оправданием. Правда, он иногда помогал распространять нелегальные газеты и время от времени ночь или две прятал у себя борцов Сопротивления. Но это не могло идти в счет. А теперь? Что он должен делать? Что?

Сульвей проснулась среди ночи оттого, что муж осторожно приподнялся на локте. Она сделала вид, что спит, но сердце у нее сильно забилось. Сульвей услышала, как он тихонько выбрался из постели и на цыпочках прошел в гостиную. И только тогда она повернулась и стала тревожно вглядываться вглубь слабо освещенной комнаты, напряженно прислушиваясь к его движениям в гостиной. Вдруг раздался легкий щелчок его автоматической табакерки, в которой он теперь хранил снотворные таблетки. Сульвей быстро легла и зажмурила глаза. Холм остановился у постели, нагнулся над женой и, вглядываясь в ее лицо, тихонько погладил ее по щеке. Затем он залез обратно под одеяло, свернулся клубком и тяжело вздохнул. Вздох прозвучал словно подавленный стон. Спустя некоторое время Холм уснул. Но Сульвей до утра не смыкала глаз. Приподнявшись на подушках, она стала разглядывать лицо мужа. Он спал тяжело, грудь его судорожно поднималась от вздохов. Бисеринки пота выступили у него на лбу; время от времени он жалобно, словно ребенок, всхлипывал.

Сульвей лежала, не отрывая от него глаз. Что всё это значит? Что творится с ним в последние дни? Она вспоминала случаи, когда жена и дети даже не догадывались о подпольной деятельности главы семьи, пока не случалось самое ужасное и нацисты ночью не врывались к ним в дом. И она думала о том, что, быть может, ей также предстоит в скором будущем жить в одиночестве, стоять в определенные дни у неприступных тюремных стен, не смея взглянуть на далекое зарешеченное окно. А потом — ссылка, концлагерь… Нет! Этого не может быть. Ведь Хьелль всего-навсего мирный домосед. Но… разве мало жен, которые рассуждали так же, как она? Они были в полной уверенности, что муж играет у приятеля в бридж, а он в это время подготавливал взрыв на железной дороге. Они думали, что муж отправился в горы на увеселительную прогулку, а он, вместо этого, расклеивал листовки или занимался какой-нибудь другой, полной смертельной опасности работой…

И давно ли Хьелль принимает эти таблетки? Что его мучит?..

За завтраком Хьелль Холм выглядел усталым и невыспавшимся. Время от времени он выпрямлялся и запрокидывал назад голову, точно ему не хватало воздуху. «Это всё погода», — сказал он извиняющимся тоном. Затем он принялся за утренние газеты. И тогда лишь пришел в себя окончательно. Сульвей с удивлением смотрела, как он лихорадочно пробегал глазами по строчкам. Он искал всякие незначительные сообщения, мелочи, пустяки, в которых жена не видела ничего особенного. Однако муж умел читать между строк в сообщениях нацистской газеты.

— Я забыл тебе сказать, — внезапно начал он. — На днях я встретил старого фронтового друга. Я просил его заглянуть к нам. Это, знаешь ли, чудесный парень. Душа нараспашку. Я ему вполне доверяю.

Сульвей вздрогнула, но быстро взяла себя в руки.

— Да, доверяю! — повторил он с ударением. — Я считаю, что все мы, норвежцы, которые ненавидят нацистов, должны больше доверять друг другу.

— Кто он? — спросила Сульвей.

— Его зовут Кристиан. В апрельские дни сорокового года мы вместе пробирались через горы. Война была проиграна, немцы наступали нам на пятки, и мы чуть не попали в окружение.

Хьелль Холм пошел на войну добровольцем. Но тогда он не испытывал страха. Умереть в бою — ничто по сравнению с чувством неуверенности в себе, которое может возникнуть на подпольной работе. На войне он не боялся, что из-за своей слабости навлечет беду на других.

Сульвей молча глядела на него. Может быть, спросить его обо всем прямо? Сказать, что он злоупотребляет снотворным? Просить, чтобы он доверился ей? О нет, сейчас не время доверять кому бы то ни было. Не время вторгаться в тайники души любимого человека. Хотя раньше у них никогда не бывало тайн друг от друга. Но в нынешние дни между любящими воздвигнута стена, лучше всего молчать и ждать. Молчать и ждать!