Без маски - [106]

— Всё это, может, и так, но разве я не рассказывал вам, что та шхуна сгорела дотла в заливе Стейнсвикен?

Мусебергет вздохнул с облегчением и тут же решил послать на остров еще какие-нибудь продукты. Из тех, конечно, что начали немного портиться. Но когда-то они были первосортными.

— Ну а кровь? Откуда капала кровь? — робко спросил кто-то из угла.

— Хе-хе-хе! — расхохотался Сиверт. — Вот уж не подумал бы, что из-за ерунды поднимется такой шум. Ведь всё случилось потому, что этот дуралей, — он указал на матроса, — перенес теленка в другое место и повесил его поблизости от рубки рулевого уже после того как Симон побежал в лавку… Ведь ты это сделал? — резко спросил он.

И парень кивнул головой и ухмыльнулся.

Шкипер дважды крякнул, прежде чем спросить:

— Ну а крик? Мы все слышали крик.

— Это я тоже объясню, — спокойно ответил Сиверт. — Кричала моя дочка. Она была на мысу и пыталась загнать домой телку, которая совсем взбесилась и постоянно удирает из дому. А ведь вы знаете, когда крикнешь, крик отдается в скалах, а потом эхо повторяет его в море.

Ну да, все это отлично знали! Самая любимая игра мальчишек. Да и рыбаки не раз забавлялись ею в свое время: они кричали тогда, повернувшись лицом к скале, а потом прислушивались, чей крик слышится дольше всех в море.

Мусебергет вздохнул с облегчением. Теперь оставался только псалтырь. Сможет ли Сиверт так же находчиво объяснить и эту историю?

— А псалтырь? — мрачно спросил шкипер.

— А не ты ли здесь жаловался на свою чертову жену, которая никак не соберется зашить дыру в кармане твоей куртки? — спросил Сиверт. — Не ты ли стоял вот на этом самом месте с псалтырем в руках и собирался пойти послушать нового проповедника в молельне, а потом передумал и сунул псалтырь в карман?

— Ну ясно, так оно и было! — воскликнул выскочивший вперед Симон. — Ну и ослы же мы все! Черт побери! Ведь ты повесил куртку над кухонной плитой; псалтырь-то возьми да и вывались из прорехи!

Тут уж все физиономии прояснились: оказывается, никакого колдовства не было! Все заулыбались и закивали друг другу головой. Шкипер повернулся к Мусебергету и сказал:

— Ну вот что! Мы вернемся на шхуну и выйдем в море завтра вечером, как уговорились!..

Мусебергет, чуть не прослезившись, радостно кивнул головой. Он был почти что растроган. Сиверт высморкался и сказал:

— Не так уж страшен черт, как его малюют!..

И с этими словами Сиверт и Единорог вышли из лавки. У входной двери задребезжал колокольчик, и кое-кто украдкой переглянулся. Взгляд Мусебергета засветился холодным блеском. Будь он трижды проклят, если это не одна из новых выдумок Единорога!

Спустя две недели после того как шхуна вышла в море и на долю ей выпал богатый улов, смущенная и пристыженная Ауроника пришла к Сиверту и Дорди и сказала, что получила письмо от Симона. Он хочет, чтобы она во всем призналась отцу и матери. А уж после возвращения Симона с рыбной ловли они отпразднуют свадьбу, потому что она на пятом месяце.

Вдобавок же ко всему, они так любят друг друга!

Не всякому слову верь О том, как Готлибу с мыса Корснессет достался новый мотор для лодки (Перевод Ф. Золотаревской)

Однажды вечером Морской Волк сказал мне:

«Историю об этой проделке моего отца рассказывают на разные лады, так что я уж и не упомню, что говорил об этом сам старик. Никогда не след забывать, что люди иной раз могут кое-что и присочинить.

Случилось это перед первой мировой войной. За год или за два до нее. Эту историю часто рассказывают рыбаки зимними вечерами или в те дни, когда сидят на берегу в ожидании сельди.

А ведь не захворай маленькая Рейдюн крупом, никакой истории не было бы вовсе. И старый Готлиб не раздобыл бы нового мотора для своей лодки…

Было это поздним летним вечером. По морю гулял небольшой шторм, какие обычно бывают в конце августа или в начале сентября. Единорога разбудил Эмануэль Уфлакс. Он что есть мочи барабанил в дверь лачуги, где жил в те годы Единорог.

— Эй, ты, вставай, что-то неладное приключилось на Корснессете у старого Готлиба! — орал Эмануэль.

Не успел он перевести дух, как дверь распахнулась и на пороге показался Единорог. Одной рукой он поддерживал подштанники, а другую приставил козырьком ко лбу и стал вглядываться в ясный горизонт, где белело северное небо, которое иногда ослепляет почище, чем закатное солнце. Единорог сощурил свои усталые глаза, когда-то слывшие самыми зоркими среди жителей островков, и кивнул. Его плотное коренастое тело напряглось словно струна, косматые черные волосы взъерошились, скулы обозначились еще резче, нос заострился.

— Да, дело ясное, — пробормотал он. — Кто-то там просит о помощи. Что еще стряслось у Готлиба с мотором?

Через несколько минут Единорог и Эмануэль Уфлакс уже шагали к рыбачьей лачуге.

Ветер крепчал. Правда, шторм еще не разыгрался, но в море перекатывались большие валы, и это означало, что где-то ураган бушует вовсю. На берег набегали небольшие волны. Но они-то и были самыми коварными, потому что могли вдруг подняться огромной водяной стеной и раздавить большой пароход, не говоря уже о каком-то рыбачьем суденышке.

В воздухе запахло штормом. Тому, у кого на такие вещи было особое чутье, сомневаться в этом не приходилось. Единорог, который в те годы был уже стариком, стоял задумавшись и положив руку на борт своей длинной черной парусной лодки, сделанной когда-то в Усе одним лишь старинным топором и без всяких расчетов, а просто так, на глазок.