Без изъяна - [4]

- Здорово! - восхитился злыдень. - И пашню мышиным навозом удобрим. Этого до нас, поди, никто не делывал.

- Земле все равно, медведь или мышь, - сказал Палей. - Для нее любой навоз - золото.

Вернулись в избу, захвативши полотняный мешок. Чашку овса Палей тут же залил водой, ходить для киселя, две чашки всыпал в меленку, намолоть толокна для Ванятки.

- Меленку я покручу, - предложил злыдень, - а ты покуда огонь под каганком затепли. Я бы и сам управился, но мне огня доверять нельзя, того гляди, пожар случится. Меленка тоже поломаться может, но я постараюсь аккуратнее.

- Будет тебе, отдыхай, я сам управлюсь… Азачем тебе огонь? В доме не холодно.

- Чай как пить будем? Палей засмеялся.

- У тебя и чай спроворен?

- А как же! И чай, и сахар. Вон, на лавке дожидают.

- Тогда рассказывай, что у них за изъян.

- Чай у трактирщика добыл, у Сысой Андреича. Он его за кяхтин-ский выдавал, а на деле чай хивинский, дешевый. К тому же он спитую заварку после посетителей сушит и туда замешивает. Так я этого чаю сколько надо нагреб, а в остальной керосину плеснул. Хоть у меня душа и не лежит пакостить, но тут - надо.

- Сахару-то никак целая голова! - воскликнул Палей, обнаруживая на лавке в кухонном углу белый конус в синей оберточной бумаге. Бумага была надорвана и сильно намокла, на лавку натекла лужица сиропа.

- Это не я, - предупредил злыдень. - Это городской лавочник сам себя наказал. Думаешь, почему у торговцев оберточная бумага на сахарной голове всегда надорвана?

- Показывают, что сахар чистый, без обмана, - простодушно ответствовал Палей.

- Тогда он должен бумагу при тебе надрывать. А купцы вот что делают: бумагу надорвут, голову соленой водой спрыснут и оставят на ночь на лавке в протопленной избе. А под лавку - ведро с водой. Так за ночь в голове полфунта веса прибудет. Но этот перестарался, соли взял с избытком, спрыснул слишком щедро, вот голова и потекла. Теперь ее не продашь, хоть сам чай с соленым сахаром пей. Но я купца выручил, теперь ему не надо гадать, куда подмокший товар девать.

- Ты прям всеобщий благодетель, - заметил Палей.

- На том стоим.

Мокрую голову Палей переставил в деревянную мису. Макнул палец в натекший сироп, лизнул.

- А он и не соленый почти. Чуть слыхать. Не знал бы, так и не распробовал. Но хоть бы оно и вовсе напополам было, все одно - не беда. Солдатиков, рассказывают, перед большим походом горячим чаем поят, сколько утроба примет. К чаю дают по целой селедке и сахару пиленого по два куска. Так они пьют сладкое да соленое. Иной десять стаканов выпивает, с двумя-то кусками! Вятские, говорят, водохлебы, они и больше могут. В походе идут по жаре с полной амуницией, а соль да вода с них потом выходит. А без того солдатскую лямку тянуть несподручно.

Истопили плитку, стоящую в стороне от большой печи, накипятили котелок воды, сели пить чай с подмокшим сахаром. Злыденек, хотя стакан ему доставал до пояса, управлялся ловко и выдул три полных стакана.

- И как тебя не раздуло? - удивлялся Палей.

- Я люблю чаевничать, хотя при нашей жизни редко доводится. Жаль, чай у нас фальсифицированный, - злыдень прищурил глаз и со значением поглядел на Палея.

- Поддельный, что ли? - спросил тот, понимая, что злыденьку охота похвалиться ученостью.

- Поддельный был бы, если бы он туда посторонней травы досыпал, липового листа или еще чего. А у него чай и есть чай, только спитой наполовину. Перед законом такая подделка называется фальсификацией… - злыдень помолчал и добавил мечтательно: - Для нас законы не писаны, но знать их ужас как интересно. Слов длинных много.

Под такие разговоры избыли вечер, и ничуть Палею странным не казалось, что он с нечистью да нелюдью чаи гоняет.

С утра Палей с Ваняткой пошли овес сеять. Небо хмурилось, но дело отменять никак нельзя, овес сей хоть в воду, но в пору. Не посеешь на Пахомия, сорная трава поперед овса попрет, тогда доброго урожая не жди.

Злыдень остался промышлять, обещавши сыскать курочку поце-лее, а не так, чтобы одни кости. Казалось бы, грядущая шкода скрыта в злыдневых делишках, а повстречалась она в чистом поле на честной работе. По дороге задребезжала таратайка. Остановилась у самой Па-леевой полосы, и на землю сошел Пахом Куваротов - богатей, державший в кулаке деревенское общество.

Хотя первым должен здороваться пришедший, а вовсе не трудящий, Палей поспешил приветствовать мироеда:

- Доброе утро, Пахом Авдеич, с днем ангела вас!

- Доброе, доброе… - отвечал кулак. - Труд на пользу. Что-то, смотрю, сеешь ты густо.

- Сей гуще, соберешь пуще.

- Вот и я о том. Пространно живешь, Палей. Ты про должок-то не забыл?

- Помню, Пахом Авдеич.

- Это хорошо, что помнишь. Так я днями заеду, ты уж денежку подготовь.

- Пахом Авдеич! - взмолился Палей. - Вы же обещались до осени подождать.

- А ты жалился, что весь поиздержался, а сам из узла сеешь. Нехорошо обманывать, братец.

- Так ведь овсишко какой! Его густо не посеешь, так и не соберешь ничего!

- Я в чужие овсы не заглядываю. Я знаю свое: в долг брал - изволь отдавать.

Овес досеяли и заборонили, но домой вернулись смурные. Зато злыденек сиял, что медный самовар.

- Ты смотри, что достал! - закричал он с порога. - Сам! Без изъяна. Не, ты только глянь!