Без игры - [4]

Теперь он шел и старался все это вспомнить, но как-то ничего ясного не представлялось. Со слишком многими девочками, и не очень-то девочками, случалось ему целоваться в подобной же, не слишком вдохновляющей, убогой обстановке лестничной клетки... Вот только разве глаза? Да, это было странно и мило. Ее просыпающиеся пристальные, широко раскрывающиеся глаза... И потом, когда они поженились, в короткие недели их жизни вместе, несколько раз его поражала эта ее странная манера: проснувшись по-настоящему утром на подушке рядом с ним, она начинала улыбаться, не раскрывая глаз, и только через минутку глаза разом распахивались, бессонные, ясные, как будто просыпалась уверенная, что увидит то самое, что ей радостно снилось.

Он позвонил, коротко два раза пролаяла собака за дверью, и он вдруг почувствовал, что совсем не готов. К счастью, отворила не она. Ее отец узнал его сразу и, неохотно попятившись, впустил в маленькую прихожую. Он был в пижамных брюках, в пиджаке, накинутом на плечи. На щеке была вмятина от складки подушки.

Собака, жесткошерстный фокс, его, конечно, узнала, обнюхала и вежливо, но неопределенно подрожала своим коротким обрубочком хвоста, похожим на запятую, задорно перевернутую кончиком вверх.

Вошли в столовую, и он увидел на коротком диванчике эту самую жесткую диванную подушку. Отец Юли, видно спал, накрывшись пиджаком. Вид у него был не то сонный, не то вообще какой-то безразличный. Впрочем, он и прежде всегда казался каким-то невозмутимым, равнодушным или усталым, кто его знает?.. Не очень-то он был интересен, чтоб разглядывать, каков он есть.

Сейчас он был в квартире один. Когда может из института вернуться Юля, ему не было известно.

— Подождать? Пожалуйста, только мне сейчас на работу нужно уходить.

Он сел ждать. Рисунок пластмассовой клеенки, или как ее там называют, неожиданно оказался знакомым: лежат сложенные в одинаковые кучки — два зеленых банана, румяное яблоко, разрезанный пополам оранжевый апельсин, желтый лимон и еще что-то, чего он ни разу не успел рассмотреть. Ага, это, оказывается, земляные орехи. Теперь у него было время все рассмотреть. Рисунок повторялся. Опять бананы, яблоко, апельсин, лимон, орехи.

Из кухни пахло съестным. Наверное, разогревают на сковородке мясо... с картошкой. Потом запахло кофе. Немного погодя Юлин отец в куртке, но без шапки вошел в столовую и объявил, что уходит.

— Да нет, вы можете остаться, — сказал он, видя, что Андрей встал, собираясь очистить помещение, раз хозяин уходит. — Только она ведь может вернуться поздно. Не знаю, дождетесь ли.

— Ну тогда, если можно, я еще немножко посижу, попробую подождать.

Он остался один в пустой квартире. Одна комната как будто была закрыта. Что-то было неладно в этом доме. Что?.. Ах да, ее мать, кажется, уехала лечиться на курорт? Или еще куда-то. Да, да, она, кажется, болела, вот в чем дело.

Собака подошла и очень внимательно уставилась на него своими удивленными, точно тушью подведенными, ореховыми глазками.

— Ну, чего глядишь, Прыжок? Я не воровать пришел, ничего не украду.

Хвост у пса пружинисто дрогнул, отмечая, что имя его названо правильно. Потом он равнодушно отошел и вдруг вспрыгнул в глубокое старое кресло. Покружился, точно устраиваясь поспать, и улегся, свернувшись. Это было, как если бы хозяин отошел от гостя, лег под одеяло и отвернулся лицом к стене.

В Юлину комнату дверь была приоткрыта. Он подождал минуту и, почему-то чувствуя себя немного жуликом, преодолевая неприятное чувство, точно хозяйничая втихомолку в чужой квартире, открыл дверь, вошел, остановился посреди комнаты.

— Вот это номер! — сказал он громко, вслух и прислушался еще.

Да, можете себе представить! Сердце застучало. Восемьдесят, может быть, девяносто ударов в минуту. Тут пахло Юлей, хотя запаха, кажется, решительно никакого не было. Тикали деревянные часы, поставленные на шкаф так, чтобы, лежа в постели, можно было разглядеть, который час. Книги, косо, небрежно сложенные высокой стопкой на столе, казалось, вот-вот могли рухнуть и рассыпаться. В закутке, между кроватью и шкафом, стояли две пары туфель. Тапочки с вульгарными помпонами, самые дешевые, и очень хорошие белые летние босоножки. Четыре поперечные перемычки и продольный ремешок с пряжкой.

Он нахмурился и дерзко раскрыл дверцу шкафа. На плечиках просторно висели какие-то ее платьишки, и там действительно был запах Юли. Он засмеялся и захлопнул дверцу, схватил с постели обе подушки, перевернул их и, прижав к лицу, глубоко вдохнул их запах, но тотчас отшвырнул от себя.

— Слюнявый козел, — яростно топнул ногой. — Распустил слюни! Подушечки! Да ведь ты с ней спал! Спал! Чего тебе еще надо! Ну, больше не будет этого. Да ведь было! Я-то свое получил. Это у меня осталось. Все, что у нее было, — все было мое. А больше ничего на свете не бывает!.. — Он хотел поддать изо всех сил ногой босоножки, но промахнулся и больно ушиб ногу об угол шкафа.

Вдруг им овладела странная слабость, изнеможение.

— Ну что ты имел, дурак несчастный? — раскрыв пальцы, он внимательно, недоверчиво оглядел свои ладони. — Что?.. Воду. Скользкие водоросли. Все протекла вот так сквозь пальцы, и руки у тебя пустые, ничего не осталось. Все упустил.