Без единого выстрела - [2]

Как-то незаметно их отношения потеплели и со временем превратились в настоящую дружбу. Рогозин много читал, и Баланда с горящими от возбуждения глазами слушал в его пересказе будоражащие мальчишечью душу истории Майн Рида и Дюма. В знак благодарности он научил Рогозина курить, сплевывать сквозь зубы и метко стрелять из рогатки по жирным и ленивым московским голубям. Баланда впервые дал Рогозину попробовать портвейн, и именно от него Юра узнал значение некоторых слов и выражений, которыми пользовался его отец, когда думал, что сын его не слышит.

Потом Рогозина-старшего перевели из райкома в ЦК, и семья сменила квартиру на более просторную и расположенную поближе к центру. Приятели стали видеться реже. Баландин с грехом пополам закончил восемь классов и поступил в строительное ПТУ, после которого пошел ишачить каменщиком в стройбате — военной кафедры в его ПТУ не было. Юрий Рогозин по окончании школы получил золотую медаль и через полтора месяца уже был студентом МГИМО, сознательно не заметив усилий, которые приложил к этому его отец.

Последний раз они виделись два года назад — как раз в тот день, когда Баланда получил повестку из военкомата, а Юрий готовился к сдаче первой в своей жизни летней сессии.

Писем они друг другу не писали, полагая это занятие пустой тратой времени, но, случайно столкнувшись на улице, не скрывали радости. Баланда щеголял в ушитой до немыслимого облегания парадной форме. Сапоги у него были любовно обработаны — голенища собраны гармошкой, высоченный каблук стопочкой, — а на кителе пестрело и сверкало такое количество непонятных значков, самодельных медалей, нашивок и сплетенных из бельевой веревки аксельбантов, что рядовой запаса Баландин больше напоминал генерала из какой-нибудь банановой республики, чем отечественного дембеля. Оказалось, что в Москве он первый день и ищет, по его выражению, «где бы вмазать».

Юрий сказал, что с этим проблем нет. Его родители вторую неделю грелись на пляжах Средиземноморья, так что и квартира, и дача остались в его полном распоряжении.

«Клево, — живо отреагировал Баландин. — Только я буду не один». Рогозин в ответ только пожал плечами: какая разница? Чем больше компания, тем веселее. Однокурсников из МГИМО он приглашать не стал: Баланда со своими приятелями не вписывался в компанию надутых интеллектуалов, с которыми учился Юрий.

Баланда притащил с собой человек пятнадцать, и все они сразу же почувствовали себя на даче бывшего инструктора ЦК КПСС Рогозина как дома, быстро перестав обращать внимание на Юрия, который предоставил им кров и закуску.

— Так ты чего, а? — справившись с непослушной «молнией», пристал к нему Баландин. — Неужто до сих пор не оприходовался?

— Да как-то… — пробормотал Рогозин.

— Чего? — проорал Баландин. — Ты ори громче, не слышно же ни хрена! Я не понял, ты трахался или нет?

— Нет! — гаркнул Рогозин, и в этот момент музыка смолкла.

В наступившей тишине стали слышны сосущие и чмокающие звуки, доносившиеся со всех углов комнаты. Кто-то принялся возиться с магнитофоном, поминутно с грохотом рассыпая кассеты.

— Музон давай! — крикнул кто-то.

— А что так? — с трудом ворочая языком, поинтересовался Баландин. Смотри, какие телки… Я специально их побольше привез… чтобы выбор был. Ты давай, братан, не теряйся.

Он снова перебрал горлышки стоявших на столе бутылок, вяло махнул рукой и, пошатываясь, удалился в темноту, откуда сразу же послышался женский визг и пьяное похохатывание. Потом снова загрохотала музыка, начисто заглушив все остальные звуки. Рогозин неопределенно повертел в воздухе растопыренной ладонью и зачем-то полез на второй этаж по винтовой лестнице.

Здесь была родительская спальня. Остановившись на верхней ступеньке лестницы, Юрий задрал голову и посмотрел на свое отражение в зеркальном потолке. То, что его старики устроили в своей спальне такой потолок, уже перестало его удивлять и шокировать. В конце концов, они тоже живые люди и иногда нуждаются в том, чтобы как следует оттянуться. А когда человеку за пятьдесят, для этого приходится все больше напрягать воображение.

Он осмотрелся и понял, что не один. На широченной родительской кровати, сбивая стеганое покрывало, возилась голая парочка. Музыка была слышна и здесь, но не так громко, и Рогозин без труда различал среди громыхающих аккордов преувеличенно страстные стоны и вскрикивания худосочной брюнетки, оседлавшей распростертого усатого блондина, одетого в одни дырявые носки. «Все покрывало запачкают», — подумал Юрий, но тут же махнул рукой: изменить что бы то ни было он теперь все равно не мог. Пусть пачкают, черт с ними. Не напрасно же папашка установил на даче стиральную машину-автомат — как чувствовал, ей-богу…

В глубоком кожаном кресле, кряхтя и похрюкивая, раскинулся еще один приятель Баландина. Лица его Юрий не видел, но из-под спущенных до самых щиколоток штанов выглядывали острые носы рыжих ковбойских сапог.

Обладателя сапог звали не то Владиком, не то Костиком — Юрий не запомнил. «Да плевать, как его зовут, — с завистью подумал он. — Зато как устроился!»

Владик (или Костик) устроился действительно неплохо. На каждом подлокотнике занятого им кресла сидело по полураздетой девице, и обе наперебой ласкали своего партнера, временами переключаясь друг на друга. Некоторое время Юрий с растущим интересом наблюдал за этой сценой. Потом он заметил, что стоит с отвисшей челюстью, сердито захлопнул рот, вздохнул и повернулся, чтобы уйти. Спустившись на две ступеньки, он вдруг остановился, обернулся и долгим взглядом посмотрел на компанию в кресле.