Без единого свидетеля - [254]

Барбара и Нката вышли из помещения, где доедал сэндвич Джоэл Кэмпбелл, в сопровождении Фабии Бендер. Старр остался с мальчиком.

— Думаю, что рано или поздно он начнет говорить, — заверила Фабия Бендер. — Это его первый день здесь, а в колонии для малолетних он вообще еще не бывал. Когда он туда попадет, у него будет шанс по-новому взглянуть на то, что случилось. Он сообразительный мальчик.

Барбара раздумывала над услышанным.

— Он ведь уже бывал здесь за поджог и что-то еще, не так ли? — спросила она, пока все они задержались в коридоре. — Чем тогда все закончилось? Строгий дяденька судья отругал его, или даже до этого не дошло?

Фабия покачала головой.

— Обвинения против него так и не были выдвинуты. Похоже, не было достаточно улик. Его допрашивали, но в обоих случаях отпустили.

И это делает Кэмпбелла идеальным объектом для вмешательства общества, подумала Барбара, а как раз для этого и созданы организации вроде той, что обосновалась в районе Элефант-энд-Касл.

— А что было потом? — спросила она.

— Простите, не поняла вас.

— Что было после того, как его отпустили? Вы не направили его для прохождения какой-нибудь воспитательной программы?

— Какого рода программы?

— Такие, которые помогают подросткам не искать проблем себе на голову.

На помощь Барбаре пришел Нката:

— Вы когда-нибудь посылали подростков в организацию под названием «Колосс»? — спросил он. — Это на том берегу реки, на Элефант-энд-Касл.

Фабия Бендер снова покачала головой.

— Я слышала о «Колоссе», само собой. Их люди даже приезжали к нам с презентацией.

— Но?…

— Но мы никогда не направляли туда детей.

— Не направляли, — повторила Барбара утвердительно.

— Нет. Это ведь слишком далеко отсюда. Мы ждем, когда они откроют филиал в нашей части города.

Линли был один с Хелен. Он оставался с ней наедине уже более двух часов. Это будут последние часы. Перед этим он опросил членов обеих семей, и все согласились. Возражала только Айрис, но она прибыла в больницу позже всех, поэтому он понимал, сколь невозможным кажется ей требование расстаться с сестрой.

Специалист по неонатальной неврологии приезжал и уже уехал. Он просмотрел диаграммы, отчеты, заключения. Он изучил показания мониторов и датчиков. Он ознакомился с тем немногим, с чем можно было ознакомиться. После этого он встретился со всеми, потому что этого хотел Линли. Если можно сказать, что один человек принадлежит другому, то Хелен принадлежала ему, как жена мужу. Но помимо этого она была любящей дочерью, горячо любимой сестрой, дорогой невесткой. Ее уход затронул каждого. Он не один страдал от этого чудовищного удара, не мог он и утверждать, будто скорбит в одиночестве. Поэтому все они сели перед врачом из Италии, специалистом по неонатальной неврологии, который сказал им, что они уже знали.

Двадцать минут — это отнюдь не много времени. Двадцать минут — это период, за который в жизни почти ничего не успеваешь сделать. Да что там, бывали дни, когда двадцати минут не хватало даже на то, чтобы Линли доехал от их дома на Итон-террас до Виктория-стрит. Можно, конечно, уложиться в этот срок, когда принимаешь душ и одеваешься, или завариваешь и пьешь чай, или моешь посуду после ужина, или обрываешь сухие цветки роз, но треть часа не давала необходимого пространства для свершения чего-либо значительного. Однако для человеческого мозга двадцать минут — это вечность. Это необратимо, потому что такова природа воздействия, которое мозг окажет на жизнь, зависящую от его нормального функционирования. А его нормальное функционирование зависит от постоянного доступа кислорода. Посмотрите на жертву пулевого ранения, сказал доктор. Посмотрите на свою Хелен.

Трудность, само собой, состояла в невозможности узнать, которая в свою очередь порождалась невозможностью увидеть. На Хелен можно смотреть — ежедневно, ежечасно, минуту за минутой, — как она лежит, неподвижная на больничной койке. На младенца — на их сына, в шутку называемого Джаспером Феликсом, пока не принято окончательное решение, — нельзя было посмотреть. Все, что они знали, равнялось тому, что знал невролог, а он знал лишь то, что было общеизвестно о деятельности мозга.

Если Хелен не получала кислород, то и ребенок не получал кислород. Можно надеяться на чудо, но только и всего.

Отец Хелен спросил:

— Какова вероятность такого «чуда»?

Доктор только пожал плечами. Он сочувствовал. Он казался добросердечным и щедрым человеком. Но лгать не стал.

Когда специалист ушел, они поначалу не могли даже смотреть друг другу в глаза. Бремя легло на всех, но только один из них нес груз необходимости принять решение. Линли остался с ощущением, что все зависит только от него. Они могли любить его (и они любили его, и он знал это), но не могли взять чашу из его рук.

Каждый поговорил с ним перед тем, как разойтись вечером, потому что каждый каким-то образом почувствовал то, что чувствовал Линли: время пришло. Его мать задержалась дольше всех. Наконец и она собралась уходить и подошла к нему. Она опустилась на колени перед стулом, на котором он сидел, и заглянула в его лицо.

— Все, что случается в нашей жизни, — негромко сказала она, — ведет ко всему остальному, что случится дальше. И значит, каждый момент настоящего связан с каким-то моментом в прошлом и с каким-то моментом в будущем. Я хочу, чтобы ты знал: ты — такой, какой ты есть сейчас и каким когда-либо будешь, — полностью готов к этому моменту, Томми. Так или иначе. Что бы он ни принес.