Без дна - [69]

Гиацинта внушала ему отвращение, да и сам себе он был противен! Чего ради так желать женщину, если в конце концов остаешься у разбитого корыта! Он вознес ее в своем воображении до небес, хотя что ему могло померещиться в ее глазах! Он хотел воспарить вместе с ней над животной горячкой чувств, ринуться за пределы этого мира к неизведанным, нечеловеческим радостям! Однако сорвался вниз, и вот он по-прежнему прикован к земле, и ноги его увязли в грязи. Значит, нет никакой возможности вырваться из клоаки собственной плоти, достичь пределов, где душа в восторге погружается в небесную лазурь?

Ну что ж, урок суровый, зато второго не понадобится. Один раз он дал волю чувствам — и какое раскаяние, какое падение! Вот уж правду говорят, действительность мстит, если ею пренебрегают. Она губит мечту, попирает ее ногами, мешает с грязью!

— Не сердитесь, друг мой, — сказала госпожа Шантелув из-за портьеры, — что я так долго копаюсь.

«Убиралась бы ты поскорее», — грубо подумал Дюрталь, но вслух любезно осведомился, не нуждается ли она в помощи.

А ведь еще совсем недавно эта женщина казалась такой привлекательной, такой загадочной, ее глаза мерцали нездешним светом, выражая то скорбь, то радость. И вот меньше чем за час она словно раздвоилась. Он увидел совсем другую Гиацинту, которая, как девка, выкрикивала непристойности и, как разомлевшая от страсти модистка, несла всякую пошлятину. Ужасно, но, похоже, в ней одной соединились неприятные черты всех женщин!

В конце концов он даже удивился: «И что это на меня нашло, какого черта я так сходил с ума!»

Госпожу Шантелув, вероятно, посетили те же мысли, ибо, выйдя из-за портьеры, она нервно засмеялась и прошептала:

— В моем возрасте не пристало так безумствовать.

Она окинула Дюрталя внимательным взглядом и, хотя тот постарался изобразить на лице улыбку, сразу все поняла.

— Сегодня ночью вы наконец выспитесь, — печально обронила она, намекая на прежние жалобы Дюрталя, будто он потерял из-за нее сон.

Дюрталь умолял ее присесть, согреться, но Гиацинта сказала, что не замерзла.

— Но, несмотря на жару в комнате, вы были словно ледяная.

— Я всегда такая, зимой и летом у меня прохладная кожа.

Дюрталь подумал, что в августе эта прохлада освежала бы, но теперь… Он предложил ей конфет. Гиацинта отказалась, но налила себе в крошечную серебряную рюмку немного алькермеса, отпила глоток, и они как ни в чем не бывало принялись обсуждать вкус изысканного напитка, в котором ей чудился пряный аромат гвоздики, легкий привкус корицы и нежная терпкость лепестков роз.

Потом наступила тягостная пауза.

— Мой бедный друг, — нарушила затянувшееся молчание Гиацинта, — как бы я вас любила, будь вы более доверчивы и не так настороженны. — И, когда он недоуменно поднял на нее глаза, пояснила: — Я хочу сказать, что вы, к сожалению, не в силах забыться, полностью отдать себя любви. У вас мысль впереди чувства.

— Да нет же!

Гиацинта нежно его поцеловала.

— И все равно я вас люблю.

Удивленный печалью, так трогательно прозвучавшей в ее голосе, Дюрталь вдруг до боли отчетливо почувствовал признательность и смятение этой женщины.

«Немного ей, однако, нужно», — решил он, не зная, что и сказать.

— О чем вы задумались?

— О вас!

Гиацинта вздохнула:

— Который час?

— Пол-одиннадцатого.

— Мне пора, он меня ждет. Нет, молчите, пожалуйста, не надо слов…

Гиацинта прижата ладони к щекам. Дюрталь ласково привлек ее к себе и поцеловал, не выпуская из объятий до самой двери.

— Мы ведь скоро увидимся?

— Да… да…

Дюрталь вернулся в комнату.

«Уф! Как гора с плеч!» — с облегчением вздохнул он. Смешанные, смутные чувства заговорили в нем. Его тщеславие было удовлетворено, уязвленное самолюбие больше не мучило. Он своего добился, овладел этой женщиной. Волнение улеглось. Ум торжествовал, обретя вновь утраченную было свободу. Но кто знает, какими осложнениями обернется для него эта связь? Однако вскоре эгоистические чувства отступили, и под сердцем что-то сладко защемило…

В чем, в сущности, он упрекал Гиацинту? Она любила, как могла, пусть излишне пылко, излишне сентиментально… Ну и что из того? Приятную пикантность придавала Гиацинте двойственность ее облика — в постели она вела себя как женщина легкого поведения, в гостиных — как светская кокетка, и наверняка была не глупее дам своего круга. В своих ласках она ни перед чем не останавливалась. Чем же тогда она ему не угодила?

В результате Дюрталь стал винить себя: если все расстроится, то только из-за него. А ведь, пожалуй, она права: ему явно не хватало страсти, им управлял только искусственно возбужденный мозг. Он устал, душа износилась, уже неспособная к сильному чувству, ему тягостна сама мысль о близости, и он быстро ею пресыщается. Его сердце — неухоженная, иссушенная зноем земля, которая не дает всходов. И что за недуг его поразил: загодя портить себе удовольствие рассудочными рефлексиями и втаптывать в грязь мечту, как только она начинает осуществляться? Он портит все, к чему ни прикоснется. В этой душевной нищете все, кроме искусства, представляется скучным и банальным времяпрепровождением, тщетной попыткой отвлечься. Бедная Гиацинта, хлебнет она со мной лиха. Если бы она согласилась больше не приходить! Нет, она не заслуживает такого отношения, и под влиянием минутной жалости Дюрталь поклялся в следующий ее визит проявить больше нежности и по возможности уверить ее, что вовсе не испытывает разочарования, которое так плохо скрывал в этот раз.