Без белых роз - [6]

— Довели! — говорит сестра потерпевшего.

— Довели! — утверждает бабушка подсудимого. — Вася писал нам в деревню: «Приезжайте скорее. Они опять пьют».

С подобными просьбами обращался он и к другим родственникам. Эти короткие письма, написанные крупным почерком, взывали о помощи. Вот, может быть, тогда и надо было изолировать мальчишку от родителей, чтобы не отравляли они его детство. Но родственники, в лучшем случае, приезжали, журили пьяницу-отца и стыдили мать и уезжали, оставляя Василия без помощи.

И он замкнулся, замолчал: стоит ли писать, на кого-то надеяться, если все остается по-прежнему?.. Добавлялись лишь отцовские упреки: «Зачем писал, щенок! Не они, а я тебя кормлю!»

В центре большого города, в многоэтажном доме, произошла эта трагедия. Кто в ней виноват? Я ищу ответа на вопрос в показаниях соседей — тех, кто жили с Барановыми на одной лестничной площадке, за стеной их квартиры или в одном подъезде. Люди как люди. Николай Васильевич из соседней квартиры — заместитель директора одного из заводов. Человек степенный, солидный. Он авторитетно заявил суду:

— На месте Василия никто не выдержал бы. Парень он тихий, скромный. Если бы не он, то кто-нибудь из родителей давно погиб бы в пьяной драке. Василий разнимал их, уговаривал, упрашивал…

Мария Федоровна, проживающая этажом ниже, рассказывала, что неоднократно поднималась к Барановым, стыдила: «Почему у вас постоянный шум и стук? Потолок наш уже в трещинах…» Жестянщик издевался: у него, мол, очень болит желудок, вот он и бегает по квартире, чтобы облегчить боль. Жена его молча отходила от дверей, а Василий все реже и реже показывался на глаза соседям. Ему было стыдно за родителей.

Судьи удалились в совещательную комнату для вынесения приговора. С опущенной головой сидел на скамье подсудимых Василий. Высокий, худой, очень похожий на мать, сидящую на другой скамье. Такой притихшей и оробевшей ее раньше никто не видел.

Долго совещались судьи, обсуждая все, что было против подсудимого и за него, и пришли к выводу, что преступление совершено в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения. Учтя все это, суд приговорил Василия Баранова к двум годам лишения свободы условно.

…Истории, происшедшей в доме № 49, могло бы и не быть, если бы на защиту подростка коллектив техникума, где он учился, родственники, которым он писал, и близкие соседи встали значительно раньше. К сожалению, все, что творилось в доме Барановых, многие из них считали «сугубо семейным делом».

Одна на качелях

«Здравствуй, мама! Твое письмо получила. Больше писем в таком духе не пиши. Отвечать не буду. Я веду себя хорошо. Не балуюсь. Мою руки перед едой. Когда перехожу улицу, смотрю налево, потом — направо. Не играю со спичками. Не пью холодной воды. Марина».

Это письмо мать передала судьям. Когда его читали, подсудимая, уставившись в потолок, усмехалась. Мол, стоило такую галиматью везти из Краснодара на Урал? Да и кто поймет, что вложила она, Марина, в эти строки? Надо было читать между строк, а не то, что написано черным по белому.

Марина перевела взгляд на мать. Зло сверкнули суженные глазки.

…Марину из Краснодара отправили в далекое уральское село к тете: пожить, поостыть от бед-неурядиц. Все поначалу шло неплохо. Только вдруг по селу прошел слушок: ночевала в доме парня из своего класса…

Подружка, потупив глаза, сказала:

— Марина! Мама не разрешает мне с тобой дружить. Ей учительница посоветовала: «Лучше бы ваша дочь держалась подальше от этой новенькой… Ну и что — отличница? Про нее тут говорят всякое. Зря не скажут».

— А что ты ответила подруге? — спросил подсудимую один из народных заседателей.

— Дуры, — сказала, — и ты, и мать. И учительница тоже набитая дура!

Не заходя в дом тетки, она села на первый проходящий автобус и уехала в город на вокзал. Решила вернуться в Краснодар к матери.

— А почему не зашли попрощаться к тете? Ведь вы прожили у нее больше двух месяцев, — поинтересовался заседатель.

— Вот еще! Чего с ней прощаться, если она на меня руку подняла. Да зачем вам все знать? Вы судите меня, что я украла транзисторный приемник и девчонку порезала. Виновной себя признаю… Что вам еще от меня надо?..

Марина замолчала. Длинной показалась ей эта минута. Кто знает, о чем она думала? Может, о том дне, когда отец, оставляя семью и уезжая на Север, пообещал привезти белого медведя. Не игрушку, а настоящего… Может, о том, как, получив от него письмо, мать приняла какие-то таблетки и, крепко прижав дочь, стала несвязно говорить:

— Мне плохо. Если умру, не вздумай поехать к отцу! Он нехороший человек. Он бросил нас. Лучше иди в детский дом или к любой из бабушек, только не к нему.

— Отец не хуже тебя! Из-за того, что будет платить алименты, он машину купить не сможет.

— Доченька, я умираю!

Марина опомнилась, когда мать упала на пол.

Мать долго лежала в больнице. Ее навещали соседи и сослуживцы, даже свекровь приехала из другого города.

— Горюшко ты мое, горе! Я сразу говорила, раз жизнь не идет — лучше разойтись, не мучить друг друга и дите не калечить…

— Ну, ладно тебе, бабушка, распричиталась. Папка тоже хороший гусь. И при мне мать ругал, и перед отъездом приказал: «Не слушай ее!»