Бетон - [5]

Увидев столь нерациональное, на фоне грядущего сноса, вложение, граничащие с пенсионером собственники решили, что он свихнулся, и оставили его в покое и только на продолжающихся собраниях вспоминали иногда, что дед с пятьдесят шестого участка решил на склоне лет перевести сбережения в бетон. Возрастная внучка третьего зама чесала жирные волосатые икры и грустила. Недавно она придумала повод познакомиться с пенсионером и приволокла ему саженцы осенних цветов, но, не решив постучаться в калитку, просто приткнула клубни с культями стеблей возле забора.

Слух о дороге тем временем вспыхнул и угас, никаких инициатив строители не проявляли, уполномоченные к садоводам не являлись, официальные уведомления не поступали. И людям стало казаться, что ничего не случится, что все отменилось и государство про них счастливо забыло. Такое бывает перед бурей, когда порыв ветра рванет листья, опрокинет садовый зонт и вдруг стихнет, и когда сбитые с толку обманчивой тишиной божьи твари высунутся из своих нор, гром сотрясет мир и небо разразится затопляющими потоками. Так и случилось, когда взбаламученный слухами поселок стал затягиваться гладью привычного уюта, на доске объявлений появился плакат с утвержденным планом строительства и сроками реализации.

Пенсионер на душевные метания не отвлекался. Он закупил внушительный ворох арматуры сантиметрового сечения, завалив железными вермишелинами лужайку, заказал еще проволоки, лопат и прочих инструментов, а главное – завез множество мешков с прочнейшим, с проверенного завода, цементом, песок, гравий и оранжевую электрическую бетономешалку. Внимательно пересчитав и любовно ощупав мешки и прутья, он расплатился с темноликими грузчиками и на следующий же день приступил.

Чтобы испытать покупки и оживить в памяти рецепты, он замешал сначала немного и заполнил ящики Райкиного комода. Ничего не вытащил, плюхнул поверх своих, сохраненных матерью, школьных дневников и прочего сентиментального сора. Бетон застыл быстро, превратив комод в недвижное многокилограммовое тело. Пока заново разворошенные плакатом жители поселка собирали подписи, покорно паковались или пили по углам сорокаградусную, он стал потихоньку нарезать арматуру на куски нужной длины и наполнил железной клетью одну из спален, бывшую комнату младшего, заколотив предварительно окна. Мысленно одобрив результат с комодом и уточнив немного пропорции в сторону сокращения доли песка, он, с помощью лично сконструированного желоба, затопил спаленку через оставленное в окошке отверстие. По мере поступления смеси в недавно еще обитаемое помещение доски затрещали, стенки стало распирать, через щели пробивалась серая вода. Пол надежно подпирала предусмотрительно устроенная плита. Пенсионер замешивал и заталкивал серую массу в проем до тех пор, пока спаленка брата не превратилась в сплошной куб, вмуровавший в себя мебель, люстру, половики и давно пылящийся под кроватью эмалированный со сколом ночной горшок.

Когда бетон перестал помещаться в дыру, а стал, наоборот, лезть наружу, пенсионер огляделся в поиске, чем бы заделать. На глаза попалась старая, рыжая с темными пятнами хлебная доска. Он взял ее за рукоять и невольно всмотрелся, кажется, еще мать покупала. Он смотрел на иссеченную поверхность доски; ему показалось, что перед ним зеркало.

Прихватило спину. Несколько дней валялся, не мог разогнуться. Встав на ноги, поехал в город, купил электрический массажер и продолжил заполнять пустоты жилища быстро твердеющей, широко применяющейся еще древними римлянами строительной смесью. Так появился книжный шкаф, заполненный вместо книг неподъемными блоками, гардероб, в котором материнские платья и отцовский китель потеснил застывший параллелепипед. Один из двух обмыленных холодильников тоже послужил прекрасным вместилищем для ноль восемь куба и лежал теперь обесточенный и слегка удивленный, словно подавившийся едок.

Со времен незапамятного детства, которое в эти летние дни замесов и заливок часто всплывало в памяти, пенсионер все время сопротивлялся чему-то, но не так чтобы ожесточенно. Материнской опеке, надеждам, возлагаемым на него отцом, общественным нормам, но в основном самому себе. Вроде особенные фантазии его не обуревали, но он себя постоянно одергивал: охотничье ружье сдал, едва только вышел запрет, увлеченно читал о парусном спорте, да так книгами и ограничился, каждый год в отпуске отращивал бороду и каждый год сбривал накануне первого рабочего дня, избегал ярких и своенравных любовниц, чтобы не нарваться на скандал, за матерью ухаживал, хоть было и противно. Его воспитание входило в существенный конфликт с его сутью. В другую эпоху он бы стал монахом-скопцом, отшельником, китобоем, но замещение свелось к обливаниям холодной водой, лыжам и тщетной ежегодной переделке фундамента. Жизнь его была половинчата, проходила не происходя, будто рождение на середине широкой реки мешало твердо стать на выбранный берег. Но как и невидимое глазом течение водной глади питает громадную электростанцию, так и застоявшиеся в нем стихии оказались слишком сильны, чтобы кануть, не найдя выхода. Смертельный диагноз и роковая автомагистраль замкнулись, и выбитая искра привела в действие дремавший годами потенциал. Надо ли говорить, что вскоре и вторая спаленка заполнилась аккуратными секциями арматурной решетки, напоминающей кристаллическое устройство чрезвычайно твердого природного элемента. Решетку эту, а вместе с ней и комнату вместе с обстановкой поглотили кубометры безупречно смешанного бетона. Июнь подходил к концу, со дня получения диагноза прошло три месяца.