Бестужев-Рюмин - [83]
Но Екатерина и Уильяме явно недооценили великого канцлера. Он без труда распознал всю подоплёку этого достаточно наивного и прямолинейного послания. Это было первое (известное историкам) политическое письмо Екатерины, ей ещё предстояло много потрудиться и над стилем, и содержанием своей эпистолярной деятельности. А пока Бестужев ограничился «скромным» ответным письмом. «Яне нахожу слов высказать… мою покорную и почтительнейшую признательность за это, В(аше) В(ысочество), которая не иссякнет до конца моей жизни… — начинает он в своём неподражаемом стиле. —Я отнесусь со всевозможным вниманием и к тем козням, которые мои враги так упорно строят против меня…» — пишет он, а далее по пунктам сообщает, что: 1) о происках врагов своих ему уже давно всё известно; 2) в польских делах его поведение абсолютно безупречно, и обвинить его совершенно не в чем — на это у него есть неопровержимые доказательства, 3) а попытки замешать в дело канцлера Брюля — клевета и ложь, и он будет стоять выше этих измышлений. Всем этим козням он готов противопоставить чистую «совесть и твёрдость».
Ему также хорошо известно, что вице-канцлер (Воронцов) и церемониймейстер двора (Шувалов) затеяли составить доклад Елизавете о польских делах, не разобравшись при этом, кто на самом деле являются друзьями России в Польше. «Доклад этот явно имеет целью лишь доставить моему брату посольство в эту страну», — с убийственным хладнокровием пишет он далее. Впрочем, добавляет он, вопрос о его назначении ещё не решён, и «клика», выступающая за его назначение, выдаёт желаемое за действительное. А если и случится такое, продолжает Бестужев, то «долг и служебное положение повелевают мне в данном случае, как только е(ё) В(величество) заговорит со мною, об это дать почувствовать ей твёрдо и правдиво, какие неудобства, трудности, невзгоды и опасности могут произойти от ошибочно принятых мер…». И не личными интересами руководствуется он в данном случае — в конце концов, ему было бы даже очень удобно избавиться от брата и «сплавить» его подальше от Петербурга, а интересами государства. Михаил Петрович, по его мнению, может в Варшаве «наломать много дров», как он это сделал в 1752 году в Вене[92].
Заканчивает канцлер своё письмо «убийственным» для сочинителей «дружеской информации» пассажем: он просит Екатерину сообщить источники её информации, ссылаясь на необходимость оградить её от дурного влияния. Он в свою очередь ссылается на слухи «из очень важного источника» о связи великой княгини с Уильямсом, что неблагоприятно может сказаться на положении великой княгини при дворе. Канцлеру также известно, что в распространении всех этих слухов участвуют и «кавалер Уильяме», и его друг, «кавалер польского посольства». Под последним канцлер имел в виду любовника Екатерины Станислава Понятовского.
Великий канцлер с блеском продемонстрировал все свои деловые и боевые качества. Он чувствовал себя на высоте проницательности и информированности, он находился в расцвете творческих сил. Можно только предполагать, с какими выражениями лица читали сие послание Екатерина и Уильяме. Функ, проинформированный своим патроном о письме Екатерины, писал в Дрезден: «Уильяме, кажется, вообразил, что ему удастся одновременно запутать канцлера намёками …о грозящей ему лично большой опасности и проникнуть в его намерения». «Проникнуть в намерения канцлера» врагам канцлера не удалось, но удалить из Петербурга важное связующее между Бестужевым и Брюлем звено им удалось вполне. «Русский канцлер в награду за разные услуги удостоился в октябре 1756 г. со стороны Августа III подарка — 10 тысяч червонцев», — заключает В. Конопчинский эпизод с письмом Екатерины.
Летом 1756 года императрица Елизавета сильно и опасно заболела, и великая княгиня составила чёткий и смелый план своих действий, которым она поделилась с посланником Англии в России сэром Чарльзом Уильямсом. Вот что она написала ему в письме от 11 августа:
«Когда я получу безошибочные известия о наступлении агонии, я отправлюсь прямо в комнату моего сына. Если я встречу или буду иметь возможность немедленно призвать обер-егермейстера [А.Г. Разумовского], я оставлю его с его подчинённым при сыне; если нет — я отнесу сына в мою комнату. Вместе с тем я пошлю верного человека известить пять гвардейских офицеров, в которых я вполне уверена. Они приведут мне каждый по 50 солдат — это будет исполнено по первому же знаку. Может быть, я и не обращусь к их помощи, но они будут у меня в резерве на всякий случай. Они будут принимать повеления только от великого князя или от меня. Я пошлю к канцлеру, к Апраксину и к Ливену, чтобы они явились ко мне, а в ожидании их направлюсь в комнату умирающей, куда призову командующего караулом капитана, велю ему присягнуть и оставаться при мне. Кажется, надёжнее и лучше, чтобы оба великие князья были вместе, чем чтобы один был со мною. Думаю также, что местом сбора должна быть моя приёмная. Если я замечу какое-либо, хотя бы самое малейшее, движение, я отдам под стражу Шуваловых и дежурного генерал-адъютанта. Младшие офицеры лейб-компании
