Бестселлеры начала XX века (К вопросу о феномене успеха) - [2]

Среди отягощенных предрассудками героев романа Санин — единственный персонаж, чье поведение не подчинялось сюжетным канонам реалистического романа. Он отказывался от дуэли, логически следующей за нанесенным им же оскорблением; спасал обманутую любовником «бедную» Лиду, которая, согласно литературным традициям должна была утопиться; нарушал привычную романную традицию платонической любви к девушке. Для понимания авторской концепции важен эпиграф к роману из библейской книги «Екклезиаст»: «Только это нашел я, что Бог создал человека правым, а люди пустились во многие помыслы». В романе Арцыбашева только Санин оказывался «правым» — то есть человеком, реализующим все свои желания и возможности. Для читателя узнаваемый провинциальный городок парадоксальным образом трансформировался в мифологическое пространство, где герой-демиург свободно творил свою волю, воссоздавая мир и людей такими, какими они должны были быть, доколе «не пустились во многие помыслы».

Успех, хотя и более скромный, имел в тех же читательских кругах роман А. Каменского «Люди» (1910). Впервые подобный сюжет был разработан Каменским в рассказе «Белая ночь» (1906), персонажи которого пытались проникнуть в чужую квартиру для установления новых отношений между людьми. Они говорили о чаемом провозвестнике нового:

«Все ждут пророка. Ждут, что придет кто-то новый и смелый, и разрушит преграды, и скажет, что нет чужих людей, чужих квартир, нет знакомых и незнакомых, а есть только ничем не преграждаемая свобода влечения одного к другому. И вспыхнет великая бескровная революция отношений между чужими…»⁴.

В романе «Люди» главный герой — бывший студент Виноградов — вселялся в чужие квартиры и проводил своеобразные «психологические эксперименты» над их обитателями, пробуждая подсознательные желания, инстинкты и добиваясь полной естественности, искренности человеческих отношений.

Оба автора использовали привычную сюжетную схему «тургеневского романа», в котором любовная история служила выявлению определенной «прогрессивной» идеи, а любовь героини доставалась носителю этой идеи. Большинство рецензентов романа «Санин» упоминало о его прямом прототипе — романе «Отцы и дети». Однако и Арцыбашев, и Каменский не только использовали, но и пародировали клише «тургеневского романа». Критики, немало рассуждавшие о семантике фамилии главного героя Арцыбашева, так и не вспомнили, что Санин — это фамилия главного персонажа тургеневской повести «Вешние воды» (1872) — человека слабого, увлекаемого злой женской волей.

В романе «Люди» Виноградов дважды «уступал» любимую девушку соперникам во имя проверки истинности своих убеждений. Само же название романа восходило к образам идеальных людей из утопии «Сон смешного человека» Достоевского и к типу сверхчеловека Ницше. «Люди» Каменского — это новые люди (вспомним подзаголовок романа Чернышевского — «из рассказов о новых людях»), каких еще мало в настоящем. В финале произведения условная сконструированность этого «вроде бы» реалистического романа была нарочито обнажена. Виноградов и его наконец-то обретенная возлюбленная обсуждали все, случившееся с ними. Героиня отмечала:

«Опыты, которые проделывали мы оба, наше неодинаковое бесстрашие, неодинаковая любовь к людям, наше с Вами идейное несходство и наша дружба представляются мне теперь страницами какого-то эксцентрического романа, с сочиненной фабулой, искусственным построением, но — не скрою от Вас — страницами, которые перелистываешь в памяти с острым, почти рискованным любопытством»⁵.

Таким образом, оба романа-бестселлера были рассчитаны на аудиторию, привыкшую к традиционному «идейному» роману, прежде всего — на учащуюся молодежь. Использование атри-бутики литературы, нацеленной на создание «героя времени», образца для подражания, «нового человека», обрекало произведение на успех. Притом автор намекал, что созданный роман — результат одновременно и следования традиции, и разрыва с ней.

В рецензии на роман «Люди» подобную игру с читателем подметил, хотя и толковал по-своему, М. Волошин, указавший, что

«тип нового „естественного человека“, нового апостола борьбы с „условностями“ в области пола привился и размножился. Арцыбашев еще грешит кое-где объективной художественностью. А. Каменский стоит уже вне этих слабостей. <…> Ввиду того, что этот роман совершенно лишен каких бы то ни было художественных достоинств, которые могли бы подкупить эстетические вкусы наших читателей, можно пожелать ему наиболее широкою распространения. Он с редкой наглядностью выявляет известные слабые стороны русского идейного романа»⁶.

Осмеянный мэтром нового искусства расчет на узнавание привычных форм и художественных приемов был верным средством увеличения читательской аудитории.

Сюжеты бестселлеров А. Вербицкой и Е. Нагродской являют собой двуединство экзотики и иллюзорного правдоподобия. Роман «Ключи счастья» начинался как история бедной воспитанницы женского института Мани Ельцовой, обреченной на незавидную судьбу гувернантки. Но бытовое правдоподобие почти сразу же нарушалось, так как основой книги Вербицкой стал популярный в массовой литературе «миф о Золушке». «Обыкновенная» девушка встречала не одного, а сразу нескольких красавцев-«принцев» (Яна Сицкого — князя, революционера и проповедника новой морали; Нелидова — аристократа-помещика, потомка Рюриковичей, и Марка Штейнбаха — барона и миллионера). Каждый из них влюблялся (и не безответно) в Маню, каждый способствовал превращению «Золушки» (скромной институтки) в «принцессу» — всемирно известную балерину-«босоножку». Если Арцыбашев и Каменский камуфлировали свои книги под романный тип старой «высокой» литературы, то произведения А. Вербицкой «Ключи счастья», так же как и более ранний «Дух времени», откровенно ориентированы на жанр сенсационного романа. В то же время ее романы были результатом соединения средств бульварной литературы со «злободневной» тематикой.