Бестиариум. Дизельные мифы - [82]

Джангадатт родился в Дели, вырос в Дели, работает в Дели. Вода – это то, что течет из-под крана. То, что течет в канавах, – тоже вода, но какой самоубийца намочит в ней хотя бы руку? Море потрясает Джо. От веранды Ленивой бухты до него – десять шагов в отлив. Джо целыми днями плещется на мелководье, пока Ивонн не рассказывает ему, что купаться можно и ночью.

Где здесь я? Сижу на веранде и смотрю. Я боюсь лишний раз открыть рот, чтоб меня не раскусили. В одной руке у меня пиво, другой я похлопываю по бонго. Уже понятно, что здесь происходит, но я всегда лоялен к людям, которые принимают меня за своего. Поэтому я сижу на веранде и пью пиво, а до того – раскладывал по кратонгам то, что привезла Ивонн в своем рюкзаке. Привет от доктора Чака. Стенограмма интервью у меня с собой; наверное, я могу разобраться в ней и понять, что именно произойдет дальше. Но зачем мне подробности? В раковине валяются испачканные взрывчаткой ножи, которыми мы нарезали пластинки. Настоящие пластинки – можно поставить одну в проигрыватель и услышать Сатчмо, или Диззи, или Дюка. А можно прицепить ее к плавучей основе, поджечь запал и отправить в море. На одном из ножей – мои отпечатки пальцев. Теперь я террорист. Теперь я хуже того монаха, которого сняли с дирижабля.

Но я всегда помню, что правд больше, чем одна.

Например: войти в море ночью – самоубийство. Например: ни разу не искупаться ночью – всё равно, что не жить…

Джо смотрит на темную воду, а вода смотрит на Джо. Луна еще не созрела, но вода уже голодна. Мы не успеваем, просто не успеваем ничего понять, когда Джо медленно подносит руки к щекам и впивается в них ногтями. Зато я успеваю схватить за руку Ивонн, когда она бросается к телу Джо, качающемуся вниз лицом на мелких волнах.

Понимаете, я умирал от одной мысли о том, что кто-то заметит ее так же, как я.

И вот: в одной руке у меня пиво, под другой – бонго, а на щеках горят кровавые царапины, оставленные Ивонн. Такие же, как на мертвом лице Джо. Он тоже не хотел, чтоб его забирали, но сумел дотянуться только до себя.

Вдоль пляжа загораются огни – сиамцы выходят на берег, чтобы отдать волнам подношения. Ветер доносит запах жареной рыбы и карри. Кто-то перебирает струны гитары. Я задумываюсь: знают ли они, кто заменил добрых духов воды? Догадываются ли, что цветы и благовония – жалкий мусор для того, кто больше не спит в глубине? Я прислушиваюсь к звукам, летящим над водой, и понимаю, что – да. Лой Кратонг – день, когда ты смотришь на воду, а вода смотрит на тебя… и если ужас, таящийся в бездне, захочет – он заберет тебя.

Власть кошмара безгранична. Но на перилах веранды Ленивой бухты стоят кратонги, украшенные орхидеями, и жасмином, и бутонами лотоса, кратонги, начиненные глубоководной взрывчаткой доктора Чака. Мы ждем полуночи, чтоб принести свои дары, и я жду вместе со всеми. Мне не обязательно дожидаться конца, чтобы закончить статью. Я уже знаю, чем всё закончится. Одного из нас уже нет, и вслед за ним скоро отправятся другие.

Я еще могу вымыть нож и успеть на паром – а остальное разузнать завтра в местной полиции. Пусть я задену чувства людей, которые принимают меня за своего, если сбегу сейчас, – правд ведь всегда больше, чем одна, и, наверное, я волен выбирать.

Но моя ладонь отстукивает на бонго собственный ритм, и это пугает меня больше, чем безумная идея доктора Чака.

Первая строчка никак не шла. Я не знал, с чего начать, я боялся, что выйдет не так, мучительно не так. И тогда я решил начать с правды и ею же закончить.

Памяти Ивонн. Джо. Локо. Доктора Чака. Памяти всех тех, кто верил, что милосердие Будды бесконечно. Я люблю вас. Простите меня. Это всё, что я могу для вас сделать.

Я успел. Я видел своими глазами, как типографские машины с чавканьем выплевывали газетные листы со статьей – моей статьей о том, случилось в Сиаме. Я никто. Люди не сомневаются в моей лояльности. Я мог подсунуть в макет, что угодно, – никто не усомнился: всё, что я делаю, одобрено начальством. Просто – одобрено.

Пятая спичка? Шестая? Рябь в ванне наконец успокаивается, пламя ровное и чистое; оно почти не дрожит, когда я подношу огонек к запалу. Я снова успел.

7. Ружью не обязательно стрелять

Мы ждем полуночи. Мы ждем, когда на небе созреет луна и приманит того, кто всего лишь взглянул на Джо. Мы собираемся устроить ему веселую ночь. Мы курим и смеемся, глядя на кратонги, хотя один из нас уже мертв.

Одна из норвежек ставит пластинку. Труба заполняет густой и холодный воздух, будто согревает его.

– Сатчмо – бог, – говорит Локо, и мы смеемся.

Мы со смехом встаем и со смехом разбираем кратонги, и, смеясь, спускаемся к воде. Свист ветра в ушах заглушает музыку. Теплая волна захлестывает колени, и пальцы ног, замерзшие в сандалиях, начинает покалывать. Даже в Сиаме ноябрь – холодный месяц. Ветер гонит во тьму косяки кратонгов и стаи бумажных фонариков – море и небо едины в этот день, слиты в одну черноту, исколотую огнями. Что ж, пора добавить свои.

Ветер срывает пламя спичек, волна захлестывает запалы. Я выпускаю кратонг из рук, и течение тут же гонит его прочь от берега. Бросаюсь следом; отлив бьет под колени, и чудится, что полная огней темнота надвигается на меня стремительно, как поезд. Кажется, я кричу. Локо хватает меня за руку, тащит назад. Я чувствую под ногами песок – и снова и снова пытаюсь поджечь запал…