Бесстыдница - [62]

Хелен Фарнэм поведение Мерри казалось совершенно естественным. Она была не из тех, кто сует свой нос в чужие дела и пристает с расспросами, да к тому же ей казалось, что так все и должно быть. Да, Мерри, конечно, приналегла на учебники, но ведь сейчас самый важный решающий семестр. Кто хочет поступить в колледж, должен сейчас проявить себя во всем блеске. Оценки, которые поставят в этом семестре, будут фигурировать и во вступительных анкетах. Да, Хелен рассуждала вполне здраво и логично, но Мерри, узнав о подобных мыслях подруги, удивилась бы. Ей ничего такого даже в голову не приходило. Она думала лишь о том, что здесь, в школе, ничего с ней не случится, никто ее не тронет.

Не порви Мередит фотографию, а оставь ее там, где она могла бы на нее хоть изредка смотреть, все бы вышло по-другому. Она бы насмотрелась на этот снимок, пока бы он ей не надоел, и тогда смогла бы избавиться от наваждения. Отогнать от себя прочь навязчивые мысли, преследующие ее днем и ночью. Уничтоженный же снимок приобрел особую, словно магическую силу; теперь он перестал быть просто клочком бумаги, но отпечатался в ее воображении. Словно высеченный в камне. Да, ей просто не повезло. Мелисса не могла, не выдав себя, попросить Мередита, чтобы он сохранил снимок. Признаться даже в такой мелочи значило для нее — признаться во всем. Так что, вспоминая этот эпизод, Мелисса пришла к выводу, что была бессильна помешать Мередиту разорвать злосчастную карточку и сжечь обрывки в пепельнице. Сначала, когда Мередит забрал снимок из гостиницы и привез с собой на виллу, куда они обычно уезжали по уик-эндам, Мелисса решила было, что он хочет сохранить его, припрятав в каком-нибудь укромном и надежном месте. Там бы фотография была недоступна. Не то, что сейчас, когда она хранилась в памяти Мелиссы.

Причину Мелисса уже осознала. Дело было в сходстве Мередита с дочерью, разительном и невероятном сходстве. Мелисса достаточно хорошо знала себя, поэтому поняла, в чем дело: ее воображение поразил сам факт совершенно невероятного воплощения Мередита в мягком, нежном и стройном женском теле. Мелиссе Мередит не просто нравился — она любила его. Она даже сама не ожидала, что способна так полюбить мужчину. Когда она выходила за него, в уголке ее мозга теплилась мысль, что лучше выйти замуж и потом развестись, чем всю жизнь оставаться одной. Это сразу решало много сложностей. Во-первых, она не осталась бы старой девой (Мелисса терпеть не могла это слово). Во-вторых, Мередита явно не интересовали ее деньги (Мелиссе из-за этого приходилось всегда держать ухо востро). Немаловажным преимуществом было и то, что им не приходилось постоянно быть вместе. Мередит часто уезжал на съемки или отлучался на деловые встречи. Словом, их жизнь совершенно не походила на те жалкие брачные союзы, когда жена только и делает, что снимает ночную рубашку, чтобы надеть фартук, и наоборот. Мередит умел развлечь ее, не навязывал свое общество и свое мнение. Мелиссе даже стало казаться, что их брак может оказаться долгим, а то и вовсе постоянным. И тут как гром среди ясного неба — этот злополучный любительский фотоснимок Мерри.

Мелисса видела снимок всего дважды, прежде чем Мередит уничтожил его, но четко запомнила. Он врезался в ее память, словно высеченный рукой ваятеля или выжженный кислотой гравера. Мелисса впервые осознала, как много значит для нее эта фотография, когда заметила, что осуждает Мередита за содеянное. Да, верно, Мерри — его дочь, это фотография его дочери, так что, конечно, он имел полное право ее сжечь. Или съесть — если бы захотел. Но ведь это была также и ее, Мелиссы, фотография. Мередит даже представить бы себе не смог, сколь много значил для нее этот клочок бумаги. Именно потому, что она так любила Мередита, видение фотографии его дочери, его зеркального двойника, просто преследовало ее. Вновь и вновь. В самые неподходящие минуты. Однажды ночью, лежа рядом с Мередитом в постели, Мелисса прикоснулась рукой к его щеке. Щека поросла щетиной, поскольку этот уик-энд они проводили на яхте в Тирренском море, и Мелиссе пришлось сделать над собой усилие, чтобы не показать своего недовольства по поводу этой щетины. Эти мужчины такие волосатые, твердые, неподатливые, подумала Мелисса, и вдруг припомнила фотографию другого Мередита, похожего на того, что лежал с ней рядом, как две капли воды, но совсем юного — утонченного, нежного и изысканного.

Мелисса предложила, чтобы они отправились в Нью-Йорк раньше привычного для нее времени, может быть, даже в конце сентября.

— В это время там, наверно, нет ни души, дорогой, и весь город окажется в нашем распоряжении, — сказала она. — Не могу даже представить себе Нью-Йорк в сентябре. Должно быть, он пуст, как рыбацкая деревня.

Мередит заверил ее, что даже в сентябре в Нью-Йорке еще кое-кто остается. Пусть даже не ее знакомые, но все равно — живые люди.

Но он согласился вылететь в Нью-Йорк в сентябре, чтобы Мелисса убедилась в этом воочию.

Мелисса убеждала себя, что ничего из ее затеи не выйдет, что Мерри принадлежит к числу зануд американок, вскормленных на витаминных концентратах и молочных коктейлях, что она неумна, скучна и ничем в жизни не интересуется. Начисто лишена чувств и воображения. Она даже надеялась, что Мерри и впрямь такая, потому что тогда она могла бы с легким сердцем избавиться от назойливых мыслей и навсегда изгнать Мерри из своей жизни. И из своей души. Как бы она ни выглядела, какой бы красавицей ни была, без настоящей души, глубины, семнадцатилетняя девочка ничего интересного из себя не представляла. Настоящую женщину, в отличие от большинства мужчин, не купишь изящным разлетом бровей и тонким овалом лица и не проведешь томным взглядом. То есть все эти прелести, конечно, тоже важны, но они второстепенны. Каждая женщина рано или поздно осознает, наглядевшись на себя в зеркало, насколько любая внешность обманчива, насколько мало взгляд выдает то, что творится в душе.