Бесстыдница - [135]

Один из фоторепортеров попросил Мерри встать между Каррерой и Кляйнзингером, и она охотно согласилась. Не только для того, чтобы отделаться от отца; стоя между двумя режиссерами — бывшим и будущим, — она как бы оказалась на границе своего прошлого и будущего. И она стояла радостная и счастливая, радуясь и за Кляйнзингера, который получил первый приз за лучшую режиссуру, и за Карреру, в которого успела влюбиться.

Кляйнзингер, получив приз, ликовал, как дитя, и Мерри искренне порадовалась за него, несмотря на то что Рауль рассказывал ей о «кухне» присуждения призов, которые всегда являли собой компромисс между искусством и политикой.

— Не подумай, что я завидую, — сказал он. — Дело вовсе не в этом. Напротив, я считаю, что этот фестиваль для меня самый удачный. Ведь мне достался главный приз — ты!

Так было на самом деле: подлинные итоги фестиваля заметно отличались от тех, о которых трубили все газеты, перечисляя лауреатов бесчисленных призов. Настоящие итоги были скрыты от репортеров и от зрителей и заключались в сугубо личном чувстве удовлетворенности или, наоборот, разочарования, возникающем в результате воздействия такого огромного стечения людей, невообразимой мешанины чувств, честолюбия, гордости, тщеславия, страсти, а иногда даже благородства, щедрости, доброты и любви.

— Сегодня утром я разговаривал с Гринделлом, — сказал Кляйнзингер, обращаясь к Мерри. — Ему гораздо лучше.

— Да, я знаю, — кивнула Мерри. — Я навещала его утром.

— Как, вы ездили к нему? Прямо в больницу? Очень трогательная забота.

Мерри уже трижды навещала Гринделла и за четыре дня, прошедших после того страшного приступа, послала ему цветов на полторы сотни долларов.

— Каррера, — пригрозил пальцем Кляйнзингер, — не спускайте глаз с этой девушки!

— Не волнуйтесь, я не подведу, — пообещал Каррера.

— Я знаю, — улыбнулся Кляйнзингер. — И я счастлив за вас.

И Кляйнзингер в порыве чувств схватил Карреру за руку и крепко пожал ее. Щелчок, вспышка — и рукопожатие оказалось увековеченным каким-то фоторепортером, хотя вовсе не предназначалось для фотокамер. Как, впрочем, и жест Мерри, которая нагнулась к Кляйнзингеру и поцеловала его в щеку.

— Желаю вам счастья, — сказал он.

Словно на свадебной церемонии, когда отец передает свою дочь жениху.

А Мередит Хаусман тем временем заглянул в находившийся по соседству бар и заказал бокал шампанского. Нони пыталась удержать его, но Мередит пригрозил, что поднимет шум, и ей пришлось уступить. Увидев трогательную сцену прощания Кляйнзингера с Мерри и Каррерой, Мередит сплюнул: «Дерьмо собачье!» и залпом выпил шампанское.

— Пойдем, — кивнул он Нони.

Их самолет вылетал в Женеву. А Мерри с Раулем направились к четвертому терминалу, где шла посадка на парижский рейс. Кляйнзингер забрел в бар и заказал коньяк. Ему до посадки на самолет, летевший в Нью-Йорк через Милан, оставалось еще полчаса.

* * *

Мерри не представляла, какая жизнь ожидала ее с Каррерой. Она беззаветно верила ему и только поэтому и согласилась лететь с ним. Расспрашивать Карреру о том, где он живет, сколько комнат в его доме, какую он предпочитает мебель, казалось ей не только ненужным и неуместным, но также святотатством — сродни тому, как верующий стал бы расспрашивать о подробностях личного быта в раю. К тому же раздумья о таких маленьких тайнах отвлекли бы ее от раздумий по поводу главной загадки — самого Карреры. Ну, а мелочи — они подождут.

Действительность же превзошла самые смелые ожидания Мерри. В Париже Каррера занимал огромную двухэтажную квартиру в восьмиэтажном доме, с просторной лоджией, выходящей на Сену. Кроме того, у него был загородный дом в Версале, да еще и собственная ферма в Бретани. Ни в версальском доме, ни на ферме Мерри еще не побывала, но много о них слышала от Карреры.

Жизнь их в Париже была легкой, приятной и спокойной. Рауль, похоже, мало чем утруждался, большую часть времени посвящая развлечениям. Он водил Мерри по магазинам, на скачки, в оперу, на всевозможные приемы и вечеринки. Они посещали музеи и театры. И конечно, часто ходили в кино. Рауль предпочитал смотреть фильмы в кинотеатрах, поскольку в тех случаях, когда картина оказывалась скучной, мог хотя бы отвлечься.

— Очень занятно следить за зрителями во время сеанса, — пояснил он. — Я наблюдаю за их реакцией и мысленно переделываю ту или иную сцену.

Случалось ему и работать. Он встречался со сценаристами, с Каяяном, просматривал фильмы с участием актеров, которых собирался снимать сам, но все это — спокойно, в неторопливом ритме, который нельзя было сравнить с вечной суетой и гонкой, которые царили в Голливуде.

— Я не люблю связывать себя обязательствами, — говорил Каррера. — Я всегда оставляю лазейки для импровизаций. Если же все заранее расписано как по нотам, то места для импровизации уже не остается.

При малейшей возможности он брал Мерри на просмотры, возил ее с собой в лимузине, когда искал места для натурных съемок. Любил ли он бывать с ней вместе или не хотел, чтобы она скучала, — Мерри точно не знала, поскольку главный вопрос в их взаимоотношениях по-прежнему оставался для нее загадкой. Они жили вдвоем вот уже три недели, но так до сих пор ни разу и не переспали.