Бессмертный город - [2]

На следующий день Жюльен Винер все же наведался в кабинет этого Депена, чье письмо его так озадачило. Жан Луи Депен принадлежал к самым высокопоставленным чиновникам; неразборчивый в средствах уже тогда, когда приходилось биться за каждый шажок вперед, он затем с тем большей легкостью поднялся но ступеням иерархической лестницы и в один прекрасный день оказался на вершине пирамиды, тщательно очищенной от всех лишних и всего лишнего. Ускорение, которое он при этом продемонстрировал, привлекло внимание личного помощника нового хозяина. Депену пришлось покинуть кабинет, обшитый почти такими же панелями, как и тот, из которого попросили Жюльена Винера. Но если Жюльен всего лишь переселился к себе в квартиру на улице Жакоб, поближе к друзьям и книгам, то ловкач Депен в нелегкой борьбе отвоевал престижную клетушку под самой крышей другого особняка в Сен-Жерменском предместье, где ему стало казаться, и не без оснований, что он бдит там во имя спасения государства. Тем, кто знал его получше, было известно, что в действительности его функции были более чем двусмысленными, поскольку доходили до него лишь наиболее деликатные из государственных дел, то бишь личные секреты его единственного хозяина, и он с прямо-таки сокрушительной тактичностью распутывал их тончайшие нити.

И все же Жюльен Винер не представлял себе до конца всего, почти абсолютного веса этого образцового чиновника. Когда придворник с серебряной цепью на груди ввел его в небольшую приемную, где у министров начинали стучать сердца и где летели головы, ему показалось, что он всего лишь наносит визит старому приятелю, который внезапно вспомнил о нем. По наивности Жюльен решил, что его бывший почти друг заметил, в какую опалу он угодил, и великодушно протягивает ему руку помощи. Обращение на «ты», теплый прием, оказанный ему с порога Депеном — тот горячо пожал ему руку и указал на уютное кресло, тогда как сам уселся на неудобном стуле, — утвердило его в этом мнении. Несколькими годами моложе его, Депен когда-то входил в компанию друзей, вместе проводивших лето на Лазурном берегу. Жюльен припомнил, как увел однажды у своего юного товарища (они учились в одной школе) девушку, которую тот привез с собой из Парижа; он подумал, что вот на таких-то воспоминаниях и зиждется подлинная дружба, и то, как Депен тут же со смехом напомнил ему про этот случай, подтвердило его догадки.

После нескольких банальных фраз: о подружке хозяйке виллы, о девушке, которую они даже не оспаривали друг у друга, и судьбе, что вновь свела их, — Депен приступил к сути дела. Для этого он пересел с неудобного стула за свой стол; Жюльен едва ли заметил, что сидит гораздо ниже собеседника и вынужден слегка приподниматься на своем сиденье, иначе ему ничего не будет видно, кроме разделяющего их стола в стиле ампир.

— Сам патрон поручил мне вызвать тебя, — начал высокий чин.

Для поколений людей, на протяжении сорока лет сменявших друг друга возле премьер-министра, слово «патрон» было чем-то большим: ключевым словом любовного лексикона. Депен тут же запнулся, явно с целью дать собеседнику время выразить сперва удивление, а затем признательность. Жюльен Винер не выразил ни того, ни другого. Он и пришел-то на эту встречу только потому, что не мог уклониться, однако состояние ничегонеделанья, в котором он пребывал, его настолько устраивало и превратилось в способ существования, что он стал страшиться всего непрошеного, что могло увести его с этого пути, то есть любой возможности получить назначение, каким бы оно ни было, и попасть в систему. Поэтому, когда Депен объявил, что премьер-министр соизволил подумать о Жюльене, Винер почувствовал скорее, как сжалось его сердце — что там еще на него свалится? — нежели благодарность, которой ожидал от него тот, кто сделался евангелистом, передающим простым смертным божественное послание.

Удивленный отсутствием реакции, Депен тем не менее продолжал:

— Некоторые из нас того же мнения: последние годы с тобой обходились не лучшим образом. Сегодня мы хотим поправить это.

Далее он пояснил, о чем речь, приведя Жюльена в полное замешательство. По причинам, касающимся как судеб Европы, так и равновесия между Востоком и Западом, а также согласно воле премьера вновь утвердить присутствие Франции в регионе, где оно стало настолько естественным, что о поддержании и сохранении его забыли и думать, а также в силу того, что культура, равно как экономика и торговля, стала одним из коньков той роли, которая выпала Франции за рубежом, и, наконец, имея в лице Жюльена Винера как высокообразованного человека, так и тонкого дипломата, глава правительства принял решение вновь учредить закрытое несколько лет назад консульство и на пост консула назначить его, Жюльена Винера.

— Согласись, блестящая идея! И на сей раз патрон не ошибся, назначение в Н. подойдет тебе как нельзя лучше!

Депен говорил не в сослагательном наклонении, а в будущем времени изъявительного. Идеи премьер-министра само собой были блестящими, но одновременно являлись приказами для тех, кого касались. Жюльен понял это именно так. Он опустил голову, но в одном смысле был теперь спокоен. Больше всего он боялся насильственного прикомандирования к одной из служб, которые слишком хорошо изучил: длинные зеленоватые коридоры, темные приемные и крошечный рабочий кабинет со спертым воздухом, весьма напоминающий ящик, в который он мог и без того в любую минуту сыграть. Назначение же в Н. было для него такой неожиданностью, что он был не в состоянии оценить ни значения его, ни тем более житейских последствий, которые оно могло бы иметь для него; он воспринял его лишь как внезапную, нежданную-негаданную ссылку в один из тех четырех-пяти городов, где вот уже несколько столетий творилась культурная, музыкальная, эстетическая история Европы.