Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт - [3]

Она откинула назад голову в знак решительного отрицания.

— Я поднялась и закричала: «Это несправедливо и нечестно! Гарриет выбрана правильно!»

— И что же произошло потом?

— Мисс Инглиш вызвала меня, поставила перед классом, положила руку на мою голову и сказала: «Мисс Джесси, у вас вроде бы повышенная температура. Будьте добры, сходите к врачу».

Том Бентон усмехнулся на нарочитую строгость голоса своей дочери.

— Как понравился тебе отвар сенны?

— Он чудовищный, спасибо тебе. Меня держали в одиночке весь день. Но я не теряла времени, задумав бунт. В день праздника все девушки принялись жаловаться на головную боль, и нас уложили в постель. Скажу тебе, что пить слабительный чай не так горько, как смотреть на попытки той, другой королевы танцевать. Ее назначили только потому, что она из семьи Фицхью, а отец Гарриет — всего лишь правительственный клерк…

— Джесси, дорогая, — прервал ее отец, — мама чувствует себя не очень хорошо и не смогла прийти на музыкальное представление, поэтому я привел своего друга. Могу ли я представить тебе лейтенанта Джона Чарлза Фремонта?

Молодой человек в армейской форме, стоявший позади кресла, в котором сидел Том Бентон, шагнул вперед, под свет канделябра. Раздражение Джесси, переполнявшее ее с самого утреннего завтрака, тотчас же испарилось, словно выдернули пробку, мешавшую его выходу. Ее первой мыслью было: «Наконец-то я вижу мужчину, который выглядит лучше, чем мой кузен Престон. Рада, что не сделала глупость и не надела новое розовое полосатое платье с бантом вместо муслинового в голубой горошек».

Она протянула руку, и он пожал ее. Молодой человек не делал резких движений, не сдавливал ее ладонь, он отвечал таким же пожатием. Она почувствовала, что их рукопожатие было подобно мимолетному соприкосновению плоти, а не пустому формальному жесту.

Это ощущение прошло. Она услышала слова отца:

— …Майская королева вроде бы лучшая ученица в школе. Разве Харриет не миф класса?

Преодолевая упорное нежелание, она все же смогла ухватить нить разговора. Казалось, утро уже прошло и осталось далеко позади. Питая отвращение к школе, она воспользовалась несправедливостью, учиненной в отношении Гарриет, чтобы оттянуть ответ.

— Нет, — все же уступила она, — Гарриет чаще сидела на вершине шелковицы, чем возглавляла класс. Мы могли подниматься на дерево из окна моей комнаты, а преподаватели не слышали, как мы разговариваем и смеемся.

— Ты была уязвлена, — рассудил сенатор Томас Гарт Бентон со свойственным ему важным тоном. — Если ты решила, что следует выбрать Гарриет, то должна была бы помочь ей в учебе, чтобы она получила все голоса. Верно ведь, лейтенант Фремонт, — продолжал он, — мы не можем допустить слабину как в политике, так и на войне?

— Правильно, — тихо сказал лейтенант, — на войне, в политике и в любви. Но этого не всегда легко добиться.

Джесси восхищенно посмотрела на молодого человека, подумав: своим дополнением он тонко обошел отца.

— Что же касается майского бунта, — продолжал ее отец, — то это дело опасное, оно может завести слишком далеко.

Джесси повернулась к лейтенанту Фремонту; ее лицо напоминало камею, обрамленную длинными каштановыми волосами, расчесанными на прямой пробор, а на висках так, что они закрывали уши, оставляя открытыми лишь кончики мочек. Для столь выразительного лица ее рот был несколько пухлым и ярким, выделявшимся на смуглом фоне ее гладкой кожи. Когда она сосредоточенно думала, на ее щеках появлялся румянец, как сейчас.

— Мой отец, — тихо сказала она, — не вправе читать такие проповеди, лейтенант Фремонт, он воспитал меня на рассказах о том, как он и Эндрю Джэксон взбунтовались против военного департамента.

Ее отец сделал жест, благосклонно признав свое поражение. Многие годы духовного общения научили Джесси удалять жало, прежде чем отец даст отпор.

— Однако я сдаюсь, — согласилась она, — так или иначе бунт бесполезен. Мать Гарриет забрала ее из школы сегодня в полдень. Пойдемте, джентльмены, в аудиторию, музыка вот-вот заиграет.

Она села между отцом и лейтенантом, а ее старшая сестра Элиза открыла музыкальный вечер, сыграв аккуратно, но без вдохновения одну из фуг Баха. В зале Академии разместилось около сотни гостей. Небольшую сцену освещали стоявшие на полу фонари, а темно-синие занавеси закрывали боковые окна от ранних февральских сумерек. Из-за ее рассказов о Гарриет они вошли в зал с опозданием, и им пришлось сидеть в дальнем углу на обтянутых тканью скамьях. Она была рада, что случилось именно так, ведь у нее была возможность рассмотреть лицо Джона Фремонта в полутьме.

Она удивилась, увидев, что он невысок ростом, во всяком случае не выше ее: их плечи и глаза были на одном уровне.

«Ну, он даже маленький, — подумала она. — Рост, как у меня, всего от силы метр шестьдесят. Странно, что я не заметила этого, когда мы стояли. Но он не выглядел мужчиной низкого роста».

Она повернулась и посмотрела на отца: над ней возвышалась его огромная фигура, с крупными костями, покатыми, как у нее, плечами, но тяжелыми и мощными благодаря годам, проведенным на открытом воздухе.

Она не питала большого интереса к музыке и тем более к этой фуге, которую в течение целой недели вколачивала в ее уши Элиза. Глаза Джесси блуждали по спинам ее однокашниц, сидевших со своими родителями. Она не хотела учиться в Академии мисс Инглиш в Джорджтауне, пригороде Вашингтона, и помнила ссору с отцом, когда он впервые сказал ей, что она должна заниматься в этой школе.