Бессмертие - [8]

…Через пять часов Тоня Ковылева пришла в стойбище у Сюррембой-Яга. Нарты Васьки Харьяга стояли тут же, а сам он на чьих-то уехал дальше, забрав половину детей.

Тоня вошла в крайний чум и поздоровалась. Женщины ответили ей молчанием.

— Где мужчины? — спросила девушка по-ненецки.

Вновь молчание.

— Вы можете молчать сколько хотите, но дайте мне чаю.

Одна из четырех женщин принесла и повесила котелок над огнем.

Девушка сняла малицу и валенки. Лицо ее было белее снега. Пальцы отмерзли.

— Мне жаль вас, — сказала она на ломаном ненецком языке, — вас всю жизнь обманывал Васька Харьяг. Он бил ваших мужей, призывал на ваши головы злых духов, за водку скупал у вас пушнину. Далеко отсюда есть город Москва. Там узнали о Ваське Харьяге и послали меня сюда. Мне сказали в Москве — езжай в тундру. Приедешь в парму у Сюррембой-Яга и спроси женщин, хотят ли они знать правду о Ваське Харьяге. Если они хотят знать эту правду, ты расскажи им.

Женщины с жалостью смотрели на омертвевшее лицо девушки.

— Не подходи к огню, — сказала та, что вешала чайник.

И, выбежав из чума, вернулась со снегом. Сильными, ловкими руками она стала оттирать ноги Тони Ковылевой. Двое других женщин смазали пальцы ног гусиным жиром, предварительно опустив их в леденящую воду.

— Что он сделал? — с негодованием сказала первая из них. — Зверь…

Не попив чаю, Тоня уснула, заботливо укутанная в оленьи шкуры.

Проснулась она ночью следующего дня от прикосновения чьей-то руки.

— Вставай-ка, — доброжелательно предложил мужчина, — садись. Чаю попей.

Боль в ногах утихла, но лицо горело. Тоня приподнялась на локте. Женщина поставила к низенькому столику лукошко и, когда девушка заплела косы, подала ей чайник. Помыв лицо и руки, Тоня, шатаясь, подошла к столу, села на лукошко. Руки ее дрожали.

Молча она попила чаю. Терпеливо подождала, когда попьют остальные, и лишь тогда вышла из-за стола.

— Скажи нам, девушка, что ты знаешь и чего мы не знаем? — заговорил мужчина.

Широкое пламя костра осветило его щеки в глубоких рубцах.

— У меня есть сын. Звать его Пайга. Ходит молва — будут всех грамоте учить, потом в армию пошлют. Правда ли это?

— Скажи, что еще говорит молва?

— Она говорит многое, — уклончиво ответил мужчина. — Она говорит о том, что моего сына в армии убьют. Правда ли это?

— Неправда, — сказала Тоня. — Это тебе сказал Васька Харьяг потому, что твой сын Пайга станет грамотным и узнает всю правду о Ваське Харьяге, а шаману это не выгодно.

— Так, так! — торопливо согласился мужчина. — Я подумаю об этом, хабеня.

И он лег спать.

«Если так будут думать все, то мне нечего делать», — нахмурилась Тоня и вышла из чума.

Кто-то сзади тронул ее за рукав.

— В гости, девушка, зайдешь ли? — спросил ласковый женский голос.

— Хорошо, — сказала Тоня, — а к кому?

И она пошла вслед за женщиной.

В низеньком чуме она рассмотрела ее старое морщинистое лицо, тяжелые длинные руки с искривленными пальцами.

— Пей-ко чай. Устала, верно?

Тоня кивнула головой. На шкурах спал двенадцатилетний мальчик.

— У меня был муж, — сказала женщина, — он работал у Васьки Харьяга и там заболел. У нас ничего не осталось, и я теперь хожу на охоту, чтобы не протянуть ноги к очагу — умереть, по-вашему. Васька Харьяг ничего не дал за то, что мы у него работали десять лет. Миша Якимов теперь его будет судить, и я получу оленей.

Женщина задумалась. Невеселая морщинка легла в уголках ее рта.

— Возьми моего сына в Красный чум. Пусть он выучится на Мишу Якимова или на тебя. Пусть он расплатится за отца с Васькой Харьягом. Завтра я сама поеду с тобой, и мы вернем детей. Ты мне веришь?

— Да, — тихо ответила девушка, — я верю. Твой сын будет счастлив.

— Я сильно кашляю, — сказала женщина, — у меня грудная болезнь. Когда я умру, мой Тагана никому не будет нужен. Если он станет грамотным, ты не бросишь его?

— Нет.

— Сюда ехал обоз с хлебом для кооператива «Кочевник». Обоз обокрал кто-то, а в городе хлеба мало. Город молодой и хлеба не хватает.

— Не верь этому, — сказала Тоня, и тонкое лезвие страха тронуло ее душу.

— Я об этом не буду пока думать. Я верю вам, приехавшим из Москвы. Завтра мы поедем.

И вновь скрипят нарты о звонкий ноябрьский наст. От стойбища к стойбищу, от сопки к сопке.

Но быстрее нарт летит молва:

«Русская учительница собирает детей в школу, чтобы из них сделать солдат, а потом убить на войне. Не верьте русским. Они будут бить детей, морить их голодом, учить злобе против родителей».

И летела другая молва:

«Из далекого города Москвы приехала русская учительница Тоня. Она любит ненцев. Она им рассказывает правду о Ваське Харьяге. И тот ее хотел убить. У русской теперь отморожены ноги и лицо, но она ездит по тундрам и учит ненцев правде. Отдавайте ребят в школу. Не верьте Ваське Харьягу. Не прячьте детей от русской девушки, потому что она им хочет только хорошего».

Но почему-то люди верили больше первой молве.

Тоня Ковылева видела многолюдные стойбища, но в них не было детей. Дети были спрятаны. Они перевозились из пармы в парму только для того, чтобы их не увидела русская учительница.

В одном из стойбищ она заметила спящего ребенка.

— Чей это? — спросила она у побледневшей при этом вопросе женщины.