Бессменная вахта - [103]

Кочетков отмахнулся неуверенно.

— Пять лет без замечаний отработано — и весь подвиг. Преувеличиваете вы трудности, отец, говорю же, время другое.

— Время, говоришь, другое? Так есть же суть, которая в корнях, которая в молоке матери твоей, в самой земле нашей! И ты это охранять поставлен! С тебя народ востребует, если что не так: и храбрость, и отвагу, и жизнь. Присягу давал? А ты что… рутина, контора.

— Ой, да не то вы говорите, — досадливо поморщился Кочетков, не на шутку задетый словами старика. — Зачем лишнее-то? Конечно, всякие высокие качества необходимы, но они, по-моему, реального применения уже не найдут. Цивилизация! К двухтысячному году подходим.

— Нет, Ванюша, ох, не то ты говоришь! Я же тебя каждый вечер, как сына, с тревогой ждал, как мол, там… А ты — канцелярский работник… Дай-ка, — Палыч сердито вырвал сверток…

Кочетков хлопнул за собой дверью.

В эту ночь ему не спалось. Он ворочался, вставал, уходил на кухню, где вяло смолил «Приму». И было на душе неуютно и зябко.

Два дня Кочетков, проходя мимо знакомой скамейки, думал, что надо бы зайти к Палычу и не решался. На третий собрался, но на полпути с работы в 18.00 (он почему-то запомнил время с точностью до минуты) увидел, как во дворе Семушкиных, ступая босыми ногами по неплотному снегу-первенцу, прижимая к груди малышку, пятится к воротам женщина, простоволосая, в легком платье, а за ней, боком, голова к плечу — сам Семушкин, давно и верно спивающийся мужик. В руках у него тускло и беспощадно приседало и кралось к беззащитной, объятой ужасом женщине настороженным слепым зрачком длинное жало тридцать второго калибра.

Кочеткову сразу сделалось холодно и невесомо. Подумалось, что такого не может быть, что это ему кажется, да и не он сам готовится или уже готов к тому единственному, что должен сделать. Сердце застучало гулким перебоем. Рядом предлагающе и пустынно темнел переулок. Кочетков спокойно, на удивление спокойно рассчитывал, сможет ли он пробежать двадцать метров, перескочить забор и выбить ружье до выстрела у охваченного белой горячкой Семушкина, повторявшего одну и ту же фразу. Вдиралась она в морозный воздух по-птичьему картаво, чужеродно: «Пр-ри-говор-р, р-рас-тр-трел, п-р-р-риговор-р-р-р»…

Кочетков успел еще скинуть шинель, чтобы не путалась под ногами, успел преодолеть неслышно, крадучись эти двадцать метров, успел даже, неизвестно к чему, глянуть на часы — 18.08, когда сухо и неотвратимо щелкнул взводимый курок, взметнулась отчаянным криком Семушкина, зашлась, захлебываясь, дочка. И тогда, понимая, что опаздывает, хрипло и яростно Кочетков окликнул Семушкина, отвлек на себя его внимание. Перекидывая молодое свое тело через занозистый шаткий забор, подумал: если Семушкин станет целиться, можно будет дотянуться до ствола и остаться живым.

Семушкин не стал целиться. Повернул бледное пятно лица с пустыми, туманными глазами в сторону Кочеткова и выстрелил. В лицо Кочеткову полыхнуло жарким тугим снопом, ударило по плечу беспощадной и резкой болью, развернуло в воздухе и бросило навзничь под многоголосый перезвон в плотную и вязкую тишину…

Придя в себя, Кочетков понял, что он в больнице, узнал в белом халате Ирину, сидевшую у кровати, враз осунувшуюся и постаревшую, увидел спасенную им Семушкину, которая смотрела на него из коридора сквозь мутное дверное стекло.

Потом он бредил и все звал не жену, не своего сынишку, а старого Палыча, пытался что-то объяснить и досказать… А в это время, через три стены, в узкой и хмурой палате одиноко угасал Геннадий Павлович Сергиенко, светлый и невесомый на жесткой больничной койке. И с легкой воздушной обидой шелестело на губах: «Ваня, эх ты, Ваня, как же эт-то…»

…Ровно в шесть, как всегда, Кочетков сложил папки и в пятнадцать минут седьмого миновал запорошенную снегом скамейку, старательно глядя в сторону. Дома Ирина готовила пакет для химчистки. Кочетков долго скрипел вокруг нее половицами, потом осторожно взял у жены окровавленный и разодранный китель, помял податливую и крепкую ткань. Потом вытащил подаренную все-таки Палычем перед смертью гимнастерку, бережно сложил вместе со своим израненным кителем. Цвет маренго слился с густой синевой.

За ужином Кочетков все никак не мог проглотить кусок. В груди остро и длинно ныло.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

«Бессменная вахта» — это шестая по счету книга о казахстанской милиции[8]. Первая — «Синие шинели» — вышла в свет в издательстве «Казахстан» в 1967 году и была посвящена 50-летию советской милиции. Новый сборник о милиции выходит двадцать лет спустя, в канун семидесятилетнего юбилея Великого Октября и его детища — нашей милиции.

Прошли годы. Изменился цвет милицейских мундиров и шинелей, сменились поколения солдат правопорядка. Но как и прежде на своей бессменной вахте стоят самоотверженные люди, преданные родной партии, своему народу. Они упорны в труде, беззаветны в подвиге.

Как и весь советский народ сотрудники органов внутренних дел приняли курс на всемерное совершенствование всех форм своей деятельности. Курс на ускорение. Апрельский (1985 года) Пленум ЦК КПСС, а затем XXVII съезд КПСС решительно указали на негативные процессы, подрывающие устои социальной справедливости, осложняющие строительство нового общества. Партия осуществила комплекс мер, направленных на их искоренение, на укрепление трудовой и государственной дисциплины, усиление борьбы с пьянством и алкоголизмом, посягательствами на народное достояние, защиту прав и интересов советских людей.