Бесславие: Преступный Древний Рим - [56]

Кстати, именно благодаря надписям на надгробиях мы имеем интересные свидетельства. Например, о том, что находились в древности отчаянные люди, пытавшиеся обманывать богов и не выполнять обещанного им в обмен на помощь свыше. При раскопках греческого захоронения во Фригии эпохи Лидийского царства (на западе современной Турции) найдена плита с надписью, из которой следует, что захороненный под нею Диоген дал Зевсу «зарок за быка», то есть клятвенно обещал некое приношение, если тот поможет ему, исцелив больное животное. Далее написано, что бык выздоровел, но Диоген решил, что Зевс обойдется и без обещанного приношения. Расплата за нарушение зарока оказалась устрашающей: кара громовержца обрушилась даже не на клятвопреступника, а на его дочь, «поплатившуюся зрением» (TAM 5.1.509).

Многие из вопросов в книге гаданий «Оракулы Астрампсиха» прямо указывают на трудности взаимодействия людей с судебно-правовой системой: «Не грозит ли мне преследование?»; «Удовлетворят ли мое ходатайство?»; «Одолею ли я противника в суде?». Подобного рода вопросы прямо указывают на крайнюю встревоженность людей по поводу любого столкновения с римской юриспруденцией. Кажется, люди считали практику судопроизводства своего времени явлением настолько непредсказуемым, что обращались за советом и поддержкой не к юристам, а сразу к богам. Еще один вопрос — «Спасусь ли я, если оклевещут?» — тоже дает представление об уровне доверия к закону, а варианты ответов на него — о действовавших механизмах судопроизводства (по крайней мере в том виде, как их себе представляли люди). Среди вариантов, предполагающих, что правды всё-таки удастся добиться, обращают на себя внимание формулировки «только через друзей» и «после обжалования». Иными словами, иметь на руках доказательства своей правоты было еще недостаточно. Для успешного исхода тяжбы требовались еще и терпение, и настойчивость, и обширные связи для продвижения дела по судебным инстанциям.

Сложность удовлетворения судебного иска толкала многих потерпевших на всевозможные обходные пути возмездия или воздаяния, включая религиозные и оккультные. Особой популярностью пользовался общедоступный подход к решению проблем и отмщению обидчикам посредством магических обрядов. В египетских папирусах с греческими заклинаниями II–IV веков обворованному предлагается обрушить удары молота на какой-то предмет, представляя, что это глаз вора, с криком: «И да получит вор в глаз с той же силою, с какой я его молочу, дабы гноем вытек глаз его!» (Papyri Graecae Magicae 5.70–95). Понятно, что это неплохой способ выпустить пар, вскипевший в душе из-за приключившейся несправедливости. Но само хождение в народе подобных текстов отражает вполне реальную веру людей в действенность описываемых в них мероприятий. Это вполне авторитетно подтверждает Плиний Старший: «Ведь не существует таких, кто не опасается быть поражен проклятьем» (Естественная история, XXVIII.19). Для отваживания преступников использовались нательные амулеты. Всё тот же Плиний рекомендует носить на левом запястье правую заднюю лапку хамелеона на шнурке из кожи гиены как мощный оберег от грабителей и прочих ужасов ночи (XXVIII.115), а для защиты от придорожных разбойников — иссушенное сердце стервятника на груди, по возможности ближе к собственному сердцу (XXIX.77).

На территории бывшей империи до сих пор во множестве находят таблички с заклятиями (в общей сложности таких артефактов набралось уже свыше полутора тысяч). Они изготавливались из разных материалов, но до нас дошли в основном тексты, нацарапанные на свинцовых пластинах. Во-первых, свинец был дешев. Во-вторых, как следует из одного рецепта, свинец всегда можно было «занять у города», где безо всякого присмотра лежали свинцовые водопроводные трубы. Ну и, конечно же, свинец своей холодной тяжестью и тусклым отблеском навевал заманчивые ассоциации с подземным царством мертвых.

При всей их популярности эти defixiones (заклятия) находились под запретом, отчасти из-за содержавшихся в них угроз жизни и здоровью граждан и суеверных опасений, что эти угрозы сбудутся, но в большей мере, вероятно, из-за недопустимости обращения к высшим силам в обход официального культа. Помимо проклятий врагам в них содержались и просьбы об исполнении сокровенных желаний и решении проблем во всех сферах человеческой жизни — от секса, любовных дел и счастья в браке до личной безопасности, здоровья и выигрыша в гонках на колесницах. Заклятия часто находят зарытыми в гробницах или нацарапанными на надгробиях; видимо, считалось, что так проще достучаться до богов подземного царства. Формулировки пожеланий зачастую отличаются неприкрытой грубостью и жестокостью. Одна из табличек призывает злых духов обрушить всяческие напасти на колесничих соперников: «Скрутите им судорогой все члены, вытяните все жилы, пусть откажут им руки и ноги <…> сделайте пыткой их мысли и думы» (J. G. Gager: 62–64). А ведь не исключено, что эти формулировки были почерпнуты из неофициальных распоряжений местных судей, отданных пыточных дел мастерам. Обращавшийся к духам мог знать из личного опыта, что только такими словами и достигается нужный результат. По крайней мере, можно совершенно определенно сказать, судя по подобным текстам, что люди считали язык неприкрытой злобы наиболее доходчивым и оптимальным для скорейшего выяснения отношений с недругами. Из-за этого древнеримские заклятия чем-то напоминают войны в социальных сетях, поскольку характерным моментом тут и там можно назвать бурную реакцию даже на самые пустячные обиды и придирки к мелочам. Этот же дух избыточного выражения чувств распространяется и на любовные заклятия, призывающие богов не просто приворожить, но привести мишень в состояние одержимости неодолимой страстью к просящему. В одном тексте V века некий житель Верхнего Египта призывает на голову возлюбленной анорексию, бессонницу и кручину до тех пор, пока он ее не получит: «Не давай ей ни есть, ни спать, ни шутить или смеяться, а сделай так, чтобы ринулась она прочь из дома, бросив отца, мать, братьев и сестер, и устремилась ко мне, Теону, возлюбила меня и воспылала ко мне ниспосланным ей тобою огнем негасимой и дикой любовной страсти» (Gager: 102–106).