Беспощадный Пушкин - [18]

Осень 1997 года.

Раздел 2 ПРОВЕРКА ГИПОТЕЗЫ

Вступление

Есть две, казалось бы, взаимоиcключающие идеи. Одна, мельком упоминавшаяся, — Выготского (что ни в одном элементе идея произведения не фигурирует, так как она рождается в душе читателя, слушателя, зрителя — из катарсиса, который сам рождается из противочувствий, возбужденных противоречивыми элементами этого произведения). Вторая — что произведение, как яблоко соком, пропитано идеей его создания, и в талантливых вещах нет ни одного элемента, в котором не отражался бы художественный смысл целого.

Обе идеи можно совместить, если призвать сложность самих элементов. Это как вещество, состоящее из молекул, которые сами состоят из атомов, по отдельности не похожих на молекулу.

В этом разделе будет использоваться преимущественно вторая идея. «Моцарт и Сальери» — трагедия гениальная, и в ней не может быть «молекул» чуждого, непушкинского замысла. Тем не менее толкуют ее очень по–разному. Кто ж прав? А главное — прав ли я? И мыслимо ли дойти до правды? Распространено даже мнение, что в «понимании» искусства и не может быть истины и науки.

А это уже ерунда. Возможно научное приближение к истине. Мало того: оно доступно в принципе всем — как в принципе для всех предназначено искусство.

Сначала вас озаряет и вы полуосознаваемо чувствуете, что «поняли» художника, что, кажется, всякую мелочь вы можете объяснить одним и тем же художественным смыслом целого произведения. Потом, проверяя впечатление на все большем и большем количестве деталей его творения, вы убедитесь… или в своей правоте или в ошибке. Но даже ошибка, будучи осознана, выведет вас к правде, если вы не отступитесь (это труд души, и не многие себе позволяют такую роскошь). Некий небольшой список «атомов» мало ли для создания какой «молекулы» гением был привлечен! Так всмотритесь в другие детали и задайтесь вопросом: «А они зачем?»

Этим я и займусь, сравнивая свою версию с чужими. С теми чужими, что исходят из элементов, мной еще не объясненных. И если их я не смогу включить в опознанное мною «вещество», то я не прав и надо «мое вещество» переопознавать так, чтоб новое — включало чужие объективные наблюдения над текстом. Но если смогу… Тогда более верна моя версия, как бы неожиданна и нова она ни была.

С кем–то я буду больше соглашаться, с кем–то — меньше. Поэтому я разобью процесс проверки на две главы: «СОГЛАШАЮСЬ» и «УПОРСТВУЮ». И… посмотрим, что получится. Я и первый раздел писал, не зная, к чему это приведет. Второй — тем паче. Поток сознания… Трудное чтение. Тем более, что во втором разделе этот поток разветвляется на два русла. Их бы «проходить» параллельно. Но приходится читать одно за другим. Читатель, видно, будет вынужден перечитывать кое–что. Я к нему тоже беспощаден. Но в накладе он не останется.

Чужим версиям я придам форму ответов на вопросы типа «зачем, — с точки зрения предугадываемого или уже открытого художественного смысла целого произведения, — применены автором этого произведения те или иные элементы произведения». Ясно, что из–за такого подравнивания высказываний по форме мне прийдется прибегать к раскавыченному, неточному цитированию. Это, впрочем, не повлияет на суть отрывков — я постараюсь не исказить своих оппонентов.

Расположение версий в основном хронологическое. Нарушается оно, когда жаль разрывать мнения разных авторов почти об одном и том же элементе текста.

Итак.

Глава 1 Соглашаюсь

1.1

ВОПРОС.

Зачем такие черты характера приданы гениальному Моцарту: беспечность, простодушие?

ПРИМЕР.

С а л ь е р и

…А озаряет голову безумца,

Гуляки праздного?.. О Моцарт, Моцарт!

(Входит Моцарт)

М о ц а р т

Ага! увидел ты! а мне хотелось

Тебя нежданной шуткой угостить.

Ведь не может быть, чтоб Моцарт, войдя и услышав свое имя, не слышал про гуляку праздного. Почему ж не связал с собой? А если и не слышал, то не мог не слышать сокрушенную интонацию, с которой Сальери произнес его имя. И — он не обратил внимания на интонацию, не придал ей должного значения. Почему это?

ОТВЕЧАЕТ ОВСЯНИКО-КУЛИКОВСКИЙ Д. Н. (Нач. 1900 гг.).

Потому, что гениальность, стягивая большую часть душевных сил и интересов в сферу чистой мысли и высшего творчества, оставляет слишком мало энергии для повседневного, мелочного расхода души, для обыденных чувств и страстей. Это частный случай более общего явления, которое можно сформулировать так: высшая жизнь духа, отвлеченные интересы мысли и творчества, развивая энергию ума и интеллектуальных чувств и эмоций, суживают районы обыденных, «житейских» интересов, со всем аппаратом сопутствующих им чувств, эмоций, страстей. Человек, который «весь ушел» в науку (все равно — теоретическую или прикладную), в философию, в искусство, является тем самым человеком — в известной мере — «не от мира сего» и становится менее восприимчивым [выделено мною] к воздействиям окружающей среды и реагирует не столь отзывчиво, как реагируют на них люди, всецело погруженные в житейскую сутолоку или захваченные жизненной борьбой…

Гений этого, скажем, — «моцартовского» — типа совсем не боится повседневной сутолоки; он охотно и радостно, как ребенок, живет минутой; он беспечен и шаловлив. Это происходит не оттого, чтобы сутолока и пошлость жизни имели большую власть над ним и затягивали его, а наоборот — именно оттого, что жизнь не имеет власти над ним, что он свободен