Бесполезный эксперимент?.. - [2]

Взаимоотношения его с собаками становились все сложнее и ожесточеннее. Назревала зловещая развязка, я пытался ее предотвратить, но надежных мер изобрести не успел…

Однажды, когда я уехал в город, собаки загнали Джека в лес, и там произошло побоище, о чем свидетельствовали клочья шерсти на поляне, кровь на траве и кустах, разорванное ухо у соседской овчарки, раны на спинах и головах у других собак. А молодой доберман, давний недруг Джека, и сам Джек исчезли.

Кто-то из охотников потом говорил мне, что Джек якобы примкнул к волчьей стае. Дескать, «как волка ни корми…». Я не поверил ему.

Зимой, когда участились волчьи набеги, мне пришлось помочь соседям в охране участков и тоже взяться за ружье. И вот лунной ночью среди распластанных в беге волчьих теней на снегу одна показалась мне знакомой. Я крикнул: «Джек! Джек!» Тень приостановилась, повернула голову вправо, прислушиваясь.

Но тут загремели выстрелы, и она прыгнула и понеслась к спасительным зарослям. Нырнула в них и пропала, будто и на самом деле была только тенью. Но на молочно-белом снегу остались четкие следы волчьих лап с прострочками от когтей.

Зима выдалась лютой, снежной. Замело тропы. Многие звери укрылись в своих норах. В дачном поселке стали исчезать собаки. Ошейники находили в снегу рядом с обглоданными костями.

Волчьи набеги становились все более дерзкими. Случалось, что собак утаскивали прямо из будок. Дачники установили круглосуточное дежурство, выставляли капканы, но все усилия оказывались тщетными.

Мою дачу по неизвестным причинам серые душегубы обходили пока стороной. Я замечал, как косятся на меня соседи, представлял, что они думают. И сам я терялся в подозрениях. К счастью, хозяйство мое было невелико. Кур не заводил. Нюрку на всякий случай закрывал на ночь в кухне.

Так прошли январь и февраль. Наступил март. Волки беспокоили нас реже. Но около моей дачи появились волчьи следы. Их цепочки располагались все ближе к домику с каждым днем. Мне отчего-то казалось, что это следы Джека. Я представлял, как он бродит вокруг дачи: знакомые дразнящие запахи притягивают, голод подталкивает, но чувство опасности и, возможно, какие-то воспоминания заставляют держаться подальше. И он уходит в лес к стае — одинокий, настороженный, несчастный, чужой и там, и здесь, оттолкнувший былое и отринутый от него, не в силах его ни забыть, ни переступить. Ибо в его мозгу звучат и свирепые голоса предков, и звуки сытой неволи, и, кто знает, может быть, голоса существ, окружавших его на даче, а среди них были и ласковые, и добрые. Как умещается все это в его мозгу, куда приведет?

Ночью мне снились кошмары. Волчьи стаи окружали мою дачу. Я слышал звон стекла, треск оконной рамы. Огромная морда лезла в окно, открывала пасть, лязгала зубами. Доносилось жалобное блеянье, хрип, топот…

Внезапно я с ужасом понял, что это уже не сон, что страшные звуки доносятся снизу, из кухни. И, еще окончательно не проснувшись, — раздетый, босой, — я сорвал со стены ружье и стремглав бросился вниз по винтовой лестнице.

В расплывшемся мутном пятне света я увидел козью ногу в луже крови и горящие злобой янтарные глаза зверя. Вскинул ружье, навел стволы туда, где светились точки глаз, и нажал на спуск. Раз, второй. Послышались сухие щелчки курков. И тут я вспомнил, что вчера вечером перед чисткой разрядил ружье и забыл потом вложить в ствол патроны. Я взмахнул ружьем как дубинкой, услышал глухой предупреждающий рык, понял, что сейчас зверь бросится на меня, его прыжок неизбежен. Еще что-то я успел увидеть в пятне света, что-то, встревожившее и поразившее меня, но осознать, что же это такое, тем более размышлять о нем, не было времени. В эти решающие мгновения полуосознанно, почти инстинктивно, я крикнул:

— Джек! Джек!

Огромный волчище с мощным загривком и чепраком на спине прижался к стене и лязгнул зубами.

— Джек!

Он метнулся к окну, поджав толстый куцый хвост. У меня появилась уверенность…

— Джек!

Он замер, повернул голову ко мне знакомым вопросительно-настороженным движением.

— Джек, бедный мой Джек…

Он завыл. Смотрел не на меня, а куда-то в сторону и выл на одной ноте, потом задрал окровавленную морду к окну, продолжая выть и не решаясь броситься в спасительный светлый квадрат.

— Что же ты наделал, что наделал…

Внезапно зверь исчез из лунного пятна, канул в темноту. Оттуда послышались странные чавкающие звуки и тявканье, отдаленно напоминающее собачье.

Я пошарил по стене, щелкнул выключателем. Яркий свет залил кухню. Зверь смотрел не на меня, как я ожидал, а на Нюрку — на то, что от нее осталось. Он стоял над ее корытом, и сухая трава свисала из его пасти, как когда-то в его щенячьем детстве. Я не решался подойти к нему вплотную. А он жалобно скулил, и тявкал, и ел сено, давясь им. Он скулил и жрал сено, а потом уже не мог ни тявкать, ни скулить, потому что оно забило ему горло. Он сделал еще несколько судорожных движений, пытаясь то ли проглотить, то ли отрыгнуть застрявший в горле ком, задохнулся, упал на пол, дернулся, засучил лапами и затих…

3

Тогда я и задумал вывести новый вид волка. Я взялся за это дело неистово, со всей страстью, на которую был способен, потратил немалые средства, необходимые моей лаборатории для решения более насущных задач, и заслужил в свой адрес критику, порой граничащую с бранью. Но ничего не мог с собой поделать. Вопреки всему, я создал вид травоядного волка — lupus herbivorus — не только как память и протест, хотя в этом акте были и скорбь, и память, и протест. Да, мы живем в замкнутом самообновляющемся мире, в мире жертв и хищников, больных и санитаров, и все мы — будто пауки в банке, главным образом потому, что наш мир замкнут, как колба для опытов, а опытов — судя по всему — в нем должно совершиться бесчисленное множество, прежде чем установится гармония, где «овца уляжется рядом с волком». Но я человек нетерпеливый, я не стану, не могу ждать. И мой Волк травоядный — это надежда. Надежда на будущее, которое когда-нибудь создаст человек. И, может быть, в этом весь смысл его появления и существования…