Беспокойные сердца - [3]

— А из-за чего же я тогда волнуюсь, по-вашему? — с такой откровенностью воскликнула Марина, что Виноградов не выдержал и рассмеялся.

— Хорошо, Марина. Вопрос еще окончательно не решен. Я буду обсуждать его с директором. Но если мы примем предложение, то ассистентом с собой я возьму вас.

— Спасибо! Спасибо, Дмитрий Алексеевич! Вы замечательный человек! — с жаром воскликнула Марина и выбежала из кабинета.

Виноградов удивленно глядел на захлопнувшуюся дверь. Ему еще не приходилось видеть, чтобы перспектива деловой поездки вызывала такой энтузиазм.

Глава II

У входа в контору мартеновского цеха стояла небольшая группа людей. Сталевар Виктор Крылов не утерпел, чтобы не посмотреть, в чем гам дело, и, немного нажав плечом, очутился впереди. Оказалось, что нормировщик цеха Леонид Ольшевский вместе с двумя членами комсомольского бюро устанавливает красочно оформленный щит. На щите броские цифры показывали места, занятые в соревновании за неделю — отдельно по печам и отдельно — сталеварами.

— Подходите, не стесняйтесь! — широким жестом пригласил Ольшевский обступивших его людей, и на веснущатом лице его заиграла веселая, с лукавинкой улыбка. — Кому непонятно, могу дать пояснения. Нравится вам эта пестрая картинка?

Картина показателей и на самом деле была очень пестрой, и чаще всего получалось так, что печь на одной таблице занимала место, которое вовсе не совпадало с местами, занятыми сталеварами. Исключением была только лучшая в цехе первая печь и все ее три сталевара, возглавлявшие список. В самом же верху царила фамилия Георгия Калмыкова, всеми заласканного бессменного передовика. Виктор поискал свою фамилию. Занятое место не обрадовало его. Недоумевая, он спросил Ольшевского:

— Леонид Андреевич, а все же как оно получается так? Хотя бы и с нашей четвертой печью… В соревновании она вроде на пятом месте, а я аж на восьмое скатился. Откуда такое?

— Жестокая логика фактов, — со вздохом ответил Ольшевский, но в смешливых глазах его прыгали искорки. — На пятом-то месте она потому только, что напарники твои вытягивают. Да-с. А ты их, выходит, назад тянешь.

К Ольшевскому обратился другой сталевар, а Виктор мрачно уставился на щит показателей. Вдруг чья-то рука надвинула ему кепку на глаза, и нахальный — иначе он и назвать не мог — нахальный голос Калмыкова сказал:

— Береги глазки, мальчик, на нашу печь не заглядывайся.

Под смех окружающих Виктор рывком поправил шапку и повернулся к Калмыкову. Хотел ответить холодно и с достоинством, но насмешка подстегнула его, с языка сами собой сорвались слова:

— Не больно-то зазнавайтесь! Чем выше сидите, тем больнее падать.

— Ой, испугал! Не ты ли столкнешь?

— А хоть бы и я? Иль до тебя уже и не дотянуться?

— Ну, ну? — дразнил Калмыков. — Когда же это будет? Смотри, у меня уже поджилки дрожат! — и он смешно задрыгал ногой.

— А тогда это будет, когда у нас справедливость будет в цехе, любимчиков не станет. А то разве только слепой курице не видно, как вас за уши вытягивают! Нам стружку — вам тяжеловес, у нас простои, а вас все шихтовики обслуживают. Неправда, скажешь?

— Да тебе что ни дай — все изгадишь, — дерзко ответил Калмыков, но, заметив осуждение на лицах окружающих, разом изменил тему. — Вот, ты побить меня похваляешься. Посмотрим. Только условимся: племянницы моей Любки не видать тебе, как ушей своих соленых, пока меня не обгонишь. Все слышали? Так и будет. Эх, Витька, придется тебе другую невесту искать, либо бобылем оставаться.

— Так мы и спрашивать будем! — независимо ответил Виктор.

— А я тебе говорю, соплявка: придешь раньше — кобеля спущу, — пригнулся к уху Виктора Калмыков. Потом, как ни в чем не бывало, выпрямился, поправил кепку с синими очками и провозгласил, ни к кому не обращаясь: — Ну, кто куда, а я к мартену!

Сверху, со второго этажа, выглянула табельщица и крикнула:

— Виктор! Крылов! Иди в операторную, мастер звонил, просил сразу тебя прислать!

Не слишком охотно поднялся Виктор по железной лесенке на рабочую площадку цеха. Он догадывался, о чем может пойти речь, и от этого было не по себе.

Когда он открыл дверь, в операторную ворвались многообразные голоса цеха — тяжелые удары, шипенье и свист, лязганье железа и набатные звонки мостовых кранов.

Олесь Терновой поднял голову, и Виктор помрачнел еще больше. Не любил он, когда на лице мастера появлялось такое вот замороженное выражение.

— Закрой дверь, — коротко приказал Терновой.

Виктор закрыл, и тогда стало сравнительно тихо, только подрагивали запыленные стекла окон.

— Садись, Виктор. Посмотри, тебе эта штука знакома? — и Терновой бросил на стол перед Виктором кусок шлаковой лепешки.

Виктор покраснел и ничего не ответил. Значит, затея его открылась… А Терновой продолжал, не спуская глаз с его лица:

— Подучил кто-нибудь, или сам додумался? Признавайся, с чьей плавки шлак? Думал, что можно меня обманывать без конца?

— Я… я только раз… Шихта была грязная, шлак плохой, лаборатория придираться стала бы, — безнадежно оправдывался Виктор, чтобы только не молчать перед пронизывающим взглядом.

— Только раз! А за этот «раз» целую плавку номерной марки стали забраковали. Вся флокенами поражена. А по шлаку видно было бы, что нужно что-то предпринимать…