Бесовские времена - [24]

Аурелиано понял намёк Наталио Валерани, но счёл его ложью. Да, развратник Альмереджи слышит только пошлости, похотливому Джиральди женские телеса ближе Бога, обнищавший Валерани думает лишь о флоринах… Но почему построивший две церкви и два странноприимных дома Дженнаро Альбани думает о Боге, но Фаттинанти же, столь же богатый, думает только о деньгах? Почему целомудренный Грандони каждый день подсчитывает свои блудные помыслы и слёзно кается, но блудник Ладзаро приходит раз в год на формальную исповедь?

Граница пролегала в глубинах душ этих людей, чьи потаённые бездны освещались только светом Божьим, и чем грязнее была душа, чем яростней она восставала против Бога и тем ожесточеннее отталкивала Его свет от себя, тем восторженнее проповедовала новые, бесовские времена. Портофино понимал, что мечты этих ничтожеств о безграничном познании приведут только к познанию границ познания, но что было делать? Как остановить распад? Опошлены идеалы былого, и если даже здесь, среди его ровесников, людей зрелости, мало кто понимает внутреннюю бессодержательность и тщету новых дерзновений, столь зло высмеянных Чумой, то чего ждать?

Что до Чумы, то услышанный разговор «перипатетиков» не вызвал в нём той скорби, что испытал Портофино, а отяготил скукой. Грациано не раз становился свидетелем подобных разговоров, и тоже недоумевал той разнице душ, что столь удручала Аурелиано, но не скорбел, а смеялся. Но сегодня не хотелось и смеяться.

Внизу послышались звуки открываемых ворот, прибыл епископ. Портофино, бросив скорбный взгляд на шута, спустился вниз, а Чума, кивнув на прощание Альмереджи, направился к себе.

Мессир Грациано ди Грандони имел при дворе комнаты, находившиеся на том же этаже, что и апартаменты герцога, который, как уже говорилось, во время бессонницы предпочитал слушать забавные эскапады шута, нежели жалобы и доносы остальных. Но сам Песте выбрал покои в угловой башне замка по соображениям особым: башня выходила двумя окнами в разные стороны, возвышаясь над глубоким рвом. В ров, заполненный водой, ещё Федерико да Монтефельтро много лет назад велел запустить карпов и прочую речную живность. Ныне карпы расплодились, и иные экземпляры достигали трех футов длины, а так как одно из окон Чумы выходило на глухую замковую стену, а на нижнем этаже окна не было, Песте частенько опускал оттуда в ров раколовки и удилище, и никогда не вынимал их пустыми. Часто жарил рыбу на углях, что сладко и болезненно напоминало ему детство.

…Он знал здесь каждый лестничный пролёт и каждый стенной выступ. Всё его малолетство прошло здесь, при Урбинском дворе, куда их с братом в 1517 году привёз отец, изгнанный из Пистои. Двенадцатилетний Джулиано стал пажом при дворе ненадолго вернувшего себе власть Франческо Марии, до того на четыре года изгнанного Лоренцо Медичи, а пятилетний Грациано — запомнился тогда двору иступленной верой, талантом подражателя и влечением к оружию, причём необычная склонность к воинскому искусству поддерживалась тайной надеждой мальчика когда-нибудь вернуться на родину и отомстить тем, кто лишил их крова. Он верил, что Господь поможет ему в правом деле.

Но через полгода отца не стало, началась война, герцог, покровитель их отца, снова бежал в Мантую. Теперь жить и вовсе приходилось в едва скрываемой нищете. Она, однако, весьма тяготила Джулиано ди Грандони, но совсем не замечалась Грациано — мессир Гавино дельи Соларентани, друг их отца, оплатил его обучение ратному делу, и Грациано, который был сыт кухонными отбросами да кружкой воды в день, полагал, что большего ему и не нужно. С каждым годом он мужал и уже в одиннадцать лет выходил против пятнадцатилетних, и каждый раз, опуская забрало, видел в его прорези не дворцовых пажей, но ненавистных Панчиатики и мысленно считал годы. Еще девять лет… ещё восемь лет… ещё семь… Он вернётся, он отомстит. Чума научился одинаково владеть левой и правой руками, к двенадцати годам жонглировал мечами и метал рондел на пятьдесят ярдов, попадая в прорезь оконной рамы. К тому времени, в 1521 году по Рождестве Господнем, после смерти папы Льва Х, молодой герцог Франческо Мария снова вернул себе власть в Урбино. Теперь семнадцатилетний Джулиано стал одним из самых красивых юношей двора, баловнем дам. Он не любил оружие, предпочитая ему удовольствия галантной беседы и дворцовых увеселений, страдая только от вечной нехватки денег. При этом, несмотря на разницу склонностей, братья душевно любили друг друга, их взаимная привязанность была нерушима.

Судьба не дала Грациано отомстить — ненавистных Панчиатики уничтожила городская чернь. В 1525 году братья смогли вернуться на родину. О дальнейшем Чума не любил вспоминать. Брат умер. Грациано приказал памяти выжечь это воспоминание калёным железом, вытравить его едкой кислотой, забыть навсегда, зарыть в толщу кладбищенской земли, навек погрести под пеплом забвения. Но ничего не получалось, произошедшее воскресало в смутных предутренних видениях, в легком опьянении и в то и дело проступавших горестных мыслях.

Грациано понял тогда, что память сильнее воли.