Бесланский словарь - [24]

Потом он сидел голый по пояс на коленях перед отцом и плакал. Что-то шептал ему на ухо, гладил руку. А потом своей рубашкой отца прикрыл.

От взглядов, от взглядов чужих…

(Плачет.)

Весь день он просидел над ним, пока боевики не приказали убрать тело.

Младший — он совсем другой был. Замкнутый, неразговорчивый. Он даже плакать не мог. Он сломался сразу, как рухнул отец…

И вы знаете, что до сих пор больнее всего для меня? Что до сих пор не дает мне возможности хоть как-то успокоиться?

То, что после смерти отца они остались одни.

Ни одна женщина в этом спортзале не подошла к моим детям, чтобы приласкать их, успокоить… Ни одна живая душа… В этом спортзале каждый думал о себе…

Я хочу спросить у этих учителей, у директрисы: после того как на глазах у детей убили отца, она могла хотя бы просто подойти к ним, сказать ласковое слово? Директриса единственная могла свободно ходить, перемещаться по залу… И она знала моих детей… Она видела — все видели! — как расстреляли моего мужа.

Ладно, я смирилась с тем, что моим детям не суждено было больше жить, но умереть такой страшной смертью… Пережив на своих глазах расстрел отца…

Первая кровь… Та кровь была моей, родной… Она текла в моих сыновьях… Мое, родное все, любимое…

На улице жара, а мне холодно… (Замолкает.)

После первого взрыва старший выжил, он даже успел из школы выскочить. А потом на улице оглянулся: а младший не бежит за ним следом. Развернулся — и обратно в школу. Мальчики закричали ему:

— Куда ты? Куда? С ума сошел?

— За Асланом. Что я маме скажу?

Он не дошел туда. Его застрелили. Для меня до сих пор вопрос: кто застрелил? Я все больше убеждаюсь в том, что боевики в детей не стреляли. А у моего — ранение в селезенку… Ее просто разорвало пулей… Подстрелили, как зайчика… Я, когда его из морга забирала, не могла поверить заключению судмедэксперта: «на 60 % сожжен взрывной волной». Не было такого! Он вообще не сгорел, целехонький, словно спал. Одна рана в животе, и все. И вот я думаю: зачем в документах наврали? Почему написали про взрывную волну, а про пулевое ранение ни слова? Скрывают, пытаются утаить, что сами в детей и палили без разбору…

Младший погиб после второго взрыва. Ему было очень плохо, он ранен был. Мне рассказали, как он кричал: «Хоть перед смертью дайте воды попить!» (Долго молчит.) Он заживо сгорел, так и не напившись…

Мужа я нашла сразу, в тот же день, отвезла его в деревню готовить к похоронам, а сама сразу в морг поехала. Детей искать. Что там творилось! Рядами на земле лежали тела… А у входа, шириною метров в десять, лежала клеенка… И на этой клеенке были руки, ноги, какие-то части тела… Все в саже, пепле…

Алана я сразу нашла, издалека заметила. Аслан рядом лежал. Но его узнать невозможно было. Весь черный. Я встала перед ним — и отойти не могу. Позвала судмедэксперта, он его линейкой замерил, посмотрел и говорит: «Мужчина 25 лет». Я головой качаю: нет, это мой мальчик. Эксперт: «Нет, мужчина». Что я, своих сыновей не знаю, что ли? Мои мальчики крупные были, высокие, рослые, в отца. Это он был… Он, мой младший… Полголовы не было и одной руки, а у другой кисть оторвана была… Я ее на клеенке искала — не нашла. Сгорела рука в спортзале…

Мне его тогда так и не отдали, увезли в Ростов на ДНК-экспертизу. А в конце сентября пришло подтверждение: да, это он.

Вот так я их и хоронила. Одного за другим, всех раздельно.

Удивляюсь, как я могу рассказывать об этом? Это такая боль…

Я хотела уйти… Приду на их могилки, сяду рядом и слышу голоса, стрельбу, крики… Штурм… А я бегаю, ищу… И нахожу их одного за другим: мертв, мертв, мертв… Все в том дне осталось: надежда, жизнь, прошлое и будущее.

Но я живу. Видите, я до сих пор живу… Теперь я даже знаю, зачем… Я нашла смысл… Понимаете… Если я уйду, кто будет смотреть за их могилами? Следить, чтобы на них росли розы, выпалывать сорняки? Кто будет рассказывать о моих мужчинах? Они живы ровно до того момента, пока жива память о них.

Поэтому я остаюсь: чтобы рассказать вам, как мы страдали, любили. Я хочу сказать вам… Вдруг вы оставите мои слова в своей книге… Любите тех, кто рядом с вами, старайтесь жить так, словно каждый день может оказаться последним…

Может, кто-нибудь услышит мой голос и узнает о моих мальчиках, которые так любили своего отца, и обо мне, которая любила их больше всего на свете…»

Эмма, мать и вдова

Оцепление

«Три кольца оцепления, говорите? Нет, я только одно видела. Вот одно точно было. Наш дом в ста метрах от школы. Второго и третьего нам запрещали из дома выходить. Но мы, конечно, бегали…

А вот за нашим забором столб фонарный, видите? Под ним два дня солдатик сидел. Он и был тем самым «кольцом». Правда, заставил он нас поволноваться!

Мы во дворе табуретку ставили и на нее забирались, чтобы посмотреть, что там, за забором, делается. Второго вечером поднялась я на табуретку, смотрю: солдатик сидит под столбом и голову набок повесил. Я встревожилась: вдруг чего случилось? Слезла с табуретки, а через несколько часов не выдержала и опять туда же, смотрю: так и сидит, бедолага. Попа на земле, ноги вытянуты, автомат рядом стоит, а голова на плече лежит. Я перепугалась! Солдат этот сидел на хорошо просматриваемой боевиками территории и всегда у снайпера под контролем был. Иногда, когда тому скучно было, он постреливал по соседским курам или по жестяным банкам из-под колы, которые на траве вмялись.