Бесланский словарь - [23]

— Мам, можно мы на линейку не пойдем? У нас столько дел дома…

Но я запретила. И вот бегу домой, в надежде: вдруг ослушались? Калитку открываю, а навстречу мне моя мама:

— Не волнуйся, Руслан с ними!

У меня такая истерика началась: Господи, еще и муж пошел… Всех, всех своих мужчин разом потеряла…

Муж у меня высоченный — под два метра ростом. Могучий, как дуб… Издалека видно… Так и поняла я сразу: его не смогут не заметить…

Бегала по дому, схватившись за голову: «Мальчики вы мои, мальчики…»

В первый момент мы вообще не осознавали того, что такое может быть… Вроде бы телевизор смотрели, слышали и про теракты, и про захваты… Но все это было где-то далеко, не с нами, не здесь… Нам казалось, что война — это когда стреляют где-то далеко…

Пойдемте, выйдем со двора. (Выходим.) Вон, — видите? Это и есть школа! Метров сто, да? И вот эти сто метров мне уже вовек не одолеть… Мой муж, мои сыновья находились в ста метрах от меня… а я ничего, ничего не могла сделать для них…

Не могла даже приблизиться…

Наш двор, — все мы — были под прицелом снайпера… У меня появилась мысль: плюнуть на все и помчаться наперерез к ним, через железную дорогу, ворваться в спортзал, найти их, обнять… Но если бы я побежала, снайпер сразу нажал бы на курок…

Поэтому я ждала их. Ждала, как только может ждать мать…

Но еще в первый день, в первый час внутри что-то оборвалось… Словно треснуло что-то в груди… Первые выстрелы… Первые раненые… Их выносили со школьного двора, а капли крови оставались на земле, на булыжниках… Кровь… Когда я увидела ее, мне почему-то стало холодно… Очень холодно… День был жаркий, а я замерзла…

Но я ничего тогда не знала…

Ничего…

Тогда я просто ждала…

Мы, женщины, собрались в стайку и держались друг друга… Успокаивали, утешали… Мы все были в одинаковом положении: мы столкнулись с войной, которую никогда не видели, а потому не знали, что с ней делать…

Два дня наши нервы были на взводе. Несколько раз мы уже хотели взяться за руки и ринуться вперед, на школу… Нас было много… Очень много… Сотни… Нас могли убить, но мы и мечтали стать живым щитом для военных: пусть они прикроются нами, пусть нас разорвут пули, но только бы они успели прорваться в школу, начать штурм и спасти наших детей…

В первый день мы были готовы к этому. Но власти уговаривали нас. Пугали. Говорили, что мы все испортим. Что будут переговоры.

— Только не надо крови! — вот так какой-то чиновник нас просил.

И мы поверили им.

Третьего числа уже все в Беслане говорили о том, что скоро начнется штурм. Мы были на грани истерики: бегали, хватали за рукава милиционеров, военных:

— Умоляем! Только не штурм! Вы же всех их оставите там навсегда!

Они все отрицали.

И вдруг к полудню мы поняли: начинается. В панике решили предпринять что-то срочное… Притащили из Дома пионеров старые плакаты и на обратной стороне стали писать обращения к Путину. Кто-то из девочек побежал к телеоператорам, чтобы сообщить им, что мы начинаем митинг.

Я до сих пор помню те слова, что мы писали… Они у меня стоят перед глазами…

«Путин, пожалуйста, не разрешай их убить!»

«Путин, у тебя же тоже есть дочери!»

«Не допусти штурма».

«Спаси наших детей!»

Мы дописывали последнее, когда раздался первый взрыв… Такие смешные и наивные слова… Как жалко они смотрятся, да? Как жалки мы в своем горе…

…Я все же нашла их. Младшего — в спортзале. Старшего — на улице, возле окна. Он понял, что брат остался в школе, и возвращался за ним. А мужа убили еще в первый день. Его тело валялось под окнами кабинета литературы…

Но кошмар для меня только начинался… Если бы вы знали… Жаль, что моих мальчиков нет в живых, — это они должны были рассказать вам… Про отца… Про то, что они пережили там… Что они видели…

Как я могу рассказать об их чувствах, о том, что им пришлось пережить в те дни?!

Вы слышали уже, наверное, о том, как в первый день, на глазах у всех, террорист расстрелял мужчину? Так вот, он убил моего Руслана… Я так и знала, что они побоятся его: сильный, высокий, как дуб… (плачет)… как дуб, и срубили его… Он большим таким был… Но душа — как у ребенка! Когда всех в спортзал загнали, женщины плакали, дети плакали… А он сел на корточки и стал всех успокаивать, утешать; говорил по-осетински: не бойтесь, возьмите себя в руки, все решится… Все повернулись к нему и стали слушать… И тут… (срывается и начинает рыдать)…к нему подошел главный боевик — и в затылок, в упор… автоматной очередью…

Он рухнул, как подкошенный… Старший, Алан, подскочил к боевику и набросился на него. У него истерика началась, он плакал, кричал:

— Это же отец! Я тебя убью! Я запомню тебя и убью!

Террорист в него автоматом ткнул.

— Заткнись, щенок, а то и тебя убью.

Женщины кричать стали, визжать, и он его не тронул… Оба мальчика сидели перед отцом на коленях и повторяли… (плачет)… сейчас… я только… повторяли: «Его не убили… его просто ранили, ранили»… Отец — такой большой, такой сильный — и лежит в луже крови. Он был для них всем, понимаете? Отец не мог так умереть…

Потом боевики для устрашения протащили его труп через спортзал и бросили в конце… (Захлебывается в слезах.)

Алан прополз через весь зал к нему и сел рядом… Потом содрал с себя белую рубашку… Мы ее накануне во Владикавказе купили, специально для 1 сентября… Такая красивая белая рубашка… Тонкий хлопок… И вот он содрал ее с себя и стал ползком, на коленках, оттирать ею отцовскую кровь с пола… После того как Руслана оттащили в конец спортзала, через весь зал протянулась кровавая полоса. Кровь быстро засыхала, и Алан ногтями отдирал ее от деревянного пола…