Бескрылый ангел - [12]
…Августовское солнце нежно ласкало темно-зеленые листья, скользило трепетно-заботливыми лучами по прохладной траве и обрывистым крышам, заглядывало в мутные окна, звало, обещало, торопило… Оглянувшись на свой дом, девушка почувствовала прилив нежданной грусти. Нет, уже слишком поздно о чем-либо раздумывать и о чем бы то ни было сожалеть. Назад дороги нет. И, боясь еще раз обернуться, переодетая пастушка побежала вдоль узкой улицы, устланной соломой и исполосованной колесами телег.
Солнечные лучи медленно скатывались по плющу, спускавшемуся по серой стене монастыря, и пытались отогнать надвигающийся вечер, раскрашивая холодные камни прозрачной позолотой.
Юноша сидел в прохладной полутьме кельи на низкой скамье и жадно ловил взглядом золотистый поток предвечерних лучей, проникавших в высоко расположенное окно. Скоро они окрасятся в розовый цвет и, озарив безмятежное небо ярким заревом, погаснут. А потом будет ночь.
В руке монах держал увядшую ромашку. Где сейчас та, чья рука прикасалась к этому цветку? Увидеть бы ее еще хоть раз. Хотя бы раз, один-единственный раз… И это мучительное чувство голода… Третий день без еды и золотистого сияния ее волос… Юноша бросил тоскливый взгляд на кувшин с водой, уныло стоявший в углу. Серые стены запертой кельи давили с четырех сторон. А за этими каменными стенами — бесконечное небо, предзакатное солнце… И златовласая девушка. Где она, там любовь. А где любовь, там и Бог. В этих серых стенах больше нет Бога. Есть только настоятель. Скоро он снова подойдет к двери. Спросит: «Готов ли ты покаяться, сын мой?» Но в чем? В том, что познал совершенство? В том, что познал любовь?
В обители царил покой. Монахи еще не вернулись с работы. На скамье перед часовней дремал старый, невысокий, тучный человек, облаченный в роскошную ризу — настоятель монастыря.
Юноша поднялся со скамьи, подошел к двери и с силой толкнул ее. Дверь осталась глухой к его отчаянию. Нечего было и думать о том, чтобы взломать ее. А окно слишком узко и мало: в него едва ли протиснется трехлетний ребенок. И, обречено вздохнув, юноша-монах подошел к прорези окна, в которую сочились, дразня, лучи предзакатного солнца. Темно-зеленый закат лета в ореоле предвечернего сияния звал монаха, как будто не знал о каменных стенах, преграждавших путь к свободе. Легкие дуновения ветерка пьянили и тоже звали, звали к тому прекрасному, что до сих пор было скрыто от юноши. И как только может спать настоятель, когда навсегда уходит такой восхитительный летний день?.. А кто этот монах, так странно озирающийся по сторонам?.. Внезапная догадка озарила сознание юноши.
Девушка совсем близко подошла к каменной стене и в нерешительности остановилась, раздумывая, куда идти дальше. К ногам ее упал увядший цветок ромашки. Радостный вздох, и голубые глаза встретились с глубоко-карим взглядом монаха. Он будет с ней! Он убежит с ней из монастыря!
Человек на скамье встрепенулся ото сна, помотал головой, чтобы прогнать остатки видений и потянулся, лениво возвращаясь к действительности. На грани сна и яви он увидел ускользающую тень в рясе. Розовое сияние заката уже слегка тронуло небо. Колокола, наполнив чуть прохладный воздух восторженным волнующе-умиротворенным гулом, звали к вечерней молитве. Молчаливой толпой монахи возвращались с работ. Мысли лениво шевелились в отяжелевшем мозгу настоятеля. «Долго я проспал сегодня. Что-то хорошее снилось. Солнышко. Луг… Лучше бы не просыпаться… Покается ли он сегодня? А если нет… Господи, наставь его на путь истинный. Нет, я не хочу брать грех на душу. Сколько он протянет без еды? Но потворствовать греху — еще больший грех».
И, подкрепленный этими размышлениями, аббат лениво поднялся со скамьи и тяжелой поступью направился в сторону келий.
«Надо быть сегодня помягче, — мысленно настоятель уже готовил нравоучительную речь для заблудшего монаха. — Сын мой, готов ли ты покаяться в своем грехе? Чем больше ты упорствуешь, тем вернее губишь свою душу. Да! Именно так следует начать! Отказавшись покаяться во грехе прелюбодеяния, ты впадаешь в гордыню. А это самый страшный грех!». И настоятель монастыря, решительно подняв подбородок и поджав сухие полные губы, шагнул в темный сырой коридор. Гулкое эхо подхватило тяжелые шаги аббата.
— Сын мой, готов ли ты…
От голубого взгляда и голода юного монаха охватила эйфория. Веселое сумасшествие, не знакомое ранее. Он почти не осознавал, как в руках его оказался кувшин.
— Да, я готов!.. — бодро отозвался монах, и собственный беспечный голос вдруг показался юноше чужим и незнакомым, а от железного скрипа засова мятежное сердце бешено забилось.
Холодный поток — в лицо и звук удаляющихся шагов… Опомнившись от неожиданности и вытирая лицо рукавом ризы, настоятель, тяжело дыша, затрусил по длинному сырому коридору. Но тут же повернул назад. Нет, одному ему не догнать беглеца. Скорее на улицу, позвать на помощь!
