Бескрылые птицы - [37]

— Наверно потому, что они лучше одеты?

— Да, и еще потому, что их желудки привыкли переваривать другую пищу, не такую, как наше неизбалованное брюхо. Они воображают, что и кровь у них другого цвета. Считают, что к ней подмешана голубая краска.

— Может быть, и легкие у них не такие, как у нас?

— Я думаю — нет. Но у них болит сердце оттого, что приходится дышать тем же воздухом, которым дышим мы, низшие существа. Воздух — единственная демократическая вещь в этом мире. Кроме того, им свойственно нечто вроде куриной слепоты — их глаза не переносят темноты. Ослепленные блеском своего благополучия, вблизи они еще в состоянии кое-что видеть: самих себя и то, что находится рядом, и считают, что в них сосредоточена вся житейская мудрость и справедливость. Но как только они отвернутся в сторону, в тень, в темные углы, где голод и нужда, — они слепнут, и им кажется, что это не люди обслуживают машины, хиреют и гибнут от тяжелого труда, а фантастические бесплотные призраки, которые не имеют никакого отношении к породе двуногих мыслящих существ. Чтобы призраки не обижались, они называют их иногда людьми.

— Ужасный вы человек.

— Ничего нет ужаснее стяжателей. Вы еще их не знаете.

— Надеюсь, что я скоро познакомлюсь с ними.

— Вы поступаете на работу?

— Да, мне в будущем месяце обещали работу на лесопильном заводе. Там уже работают многие мои подруги.

Волдис взглянул на девушку. Это хрупкое существо собиралось работать на лесопильном заводе. Долгие утомительные часы будет стоять она на одном месте, выполняя ряд автоматических движений, с нетерпением ожидая вечера. Грубость начальства, унижения…

— Надо же что-то делать, — сказала она. — Ведь не могу же я всю жизнь быть обузой для родителей. Вы не представляете, как я мечтаю о собственном заработке, как мне не хочется жить за чужой счет.

«Она не хочет жить за чужой счет, — думал Волдис, — а сколько мужчин, целый необозримый класс трутней живет за счет других, за наш счет — и считают, что это правильно…»

— У вас большая семья? — спросил он немного спустя.

— Отец, мать и я. Отец работает на мельнице, мать стирает морякам белье. Я стряпаю и занимаюсь хозяйством, но мне это надоело. Получается, что я не зарабатываю ни сантима, хотя иногда целый день на ногах.

«Она совсем не такая слабенькая, как мне показалось, — думал Волдис, глядя на ее складную тонкую фигуру. — II она такая миловидная. Но почему при виде ее я испытываю только жалость, сочувствие?»

У дома Лаумы они распрощались.

— Вам холодно? — спросил Волдис, когда девушка, отдав ему пиджак, вздрогнула.

— Немножко… — пыталась она улыбнуться.

Затем она исчезла в воротах.

Сонная Андерсониете впустила Волдиса. Долго он не мог уснуть, думая обо всем виденном.

Снаружи завывал ветер, срывая с крыш черепицу. Струи дождя били в оконные стекла. Тяжелой и беспокойной была эта ночь.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Наверное, кое-кому из читателей этой книги случалось около полудня или чуть позже, после закрытия биржи, проходить по набережной Даугавы или по примыкающим к ней уличкам. Тогда они, вероятно, замечали толпящихся там людей. Эти люди одеты довольно незавидно. У некоторых зад брюк почти в таких же пестрых клетках, как спортивные костюмы слоняющихся вокруг бездельников — иностранных туристов. Но в этой пестроте нет и признака моды: эти клетки — просто заплаты; заплаты, прикрывающие голое тело.

Оборванные и грязные, собираются они здесь. Иногда их немного, но случается, что они заполняют всю узкую уличку и «порядочные» граждане, которые платят подоходный налог, с трудом могут протиснуться сквозь их толпу. Здесь нужно быть особенно внимательными, чтобы не запачкать габардиновые плащи и новые портфели. Что касается карманов, за них можно не бояться, — еще не было слышно, чтобы здесь кого-нибудь «обчистили».

Больше всего сюда собирается народу, когда в порту затишье. С утра до вечера, всю неделю, иногда целый месяц они ходят здесь, свободные, как птицы. Им не надо спешить на работу, не нужно потеть в пароходных трюмах.

Эти озабоченные, странного вида люди топчутся на углах улиц, томятся долгими, бесконечными часами и ждут неизвестно чего. Так как они все-таки живые люди, они иногда и смеются, — смех ведь не является монополией опереточных артистов. Но особым остроумием эти люди не блещут: слишком уж ощутима пустота под поясом, и они с досадой прислушиваются к урчащим звукам, идущим из пустого брюха. Несведущему может показаться, что он имеет дело с чревовещателями.

Когда в понедельник Волдис вместе с Карлом явились в одно из этих мест, улица была полна народу. Можно было подумать, что здесь происходит митинг, не хватало только оратора. Около сотни мужчин от восемнадцати до шестидесяти пяти лет топтались на месте или со скучающим видом ходили взад и вперед по мостовой, разговаривая друг с другом, не сводя глаз с высокой, обитой медью двери. Каждый старался как можно незаметнее устроиться поближе к этой двери. Более пожилые просто-напросто становились у нее и не трогались с места.

Рядом с дверью была прибита медная дощечка с надписью: «П. К. Рунцис. — Стивидор».

Все эти люди ожидали работы, так как здесь находилась одна из крупнейших рижских стивидорских контор. Время от времени оттуда выходил кто-нибудь, тогда все взгляды устремлялись к дверям, но тотчас же разочарованно обращались в другую сторону. Когда приближался к двери конторы какой-нибудь «господин», люди еще издалека уступали ему дорогу и кричали: