Бескрылые птицы - [30]

Селим вел трудную жизнь, круглый год таскаясь по каменистым дорогам из города в город в любую погоду: и в умопомрачительную жару летом, и по колено в липкой грязи в сезон дождей. Он привык к «ухаживаниям» разбойников: головорезы то и дело отбирали весь заработок, а порой и одежду. В Эскибахче Селиму повезло; какая радость и какое облегчение — прекрасная кузина Тамара узнала его, когда он торговал своим эликсиром на площади, где под тенистым платаном сидели старики.

Рустэм-бей держался за щеколду, но войти не решался. Он знал только, что почти ежедневно некто, укутанный покрывалом, как персидская шиитка, тихо постучав и оставив у двери изношенные сандалии, входит к его жене. Когда перед дверью стояли вышитые туфли из Смирны, Рустэм-бей с горечью сознавал, что у жены никого нет, но она прибегает к мелкой уловке, чтобы остаться в одиночестве. Еще он определенно понимал: что-то не так в этой согбенной фигуре с поникшими плечами и головой, когда она выскальзывает с женской половины и торопливо уходит прочь. Ненатуральными казались и голос, приглушенно бормотавший «Алейкум селям» в ответ на приветствие, и костлявые ноги, неловко влезавшие в запыленные сандалии, а потом семенившие вниз по склону мимо армянских домов.

Рустэм-бей опустился до постыдного позора слежки. Он неоднократно пытался проследить за фигурой, чтобы узнать, где она живет, но всегда неудачно. Мешало столпотворение собак, торговцев, верблюдов и кумушек, и кроме того, Рустэма, одного из самых важных людей во всей округе, тотчас перехватывали желающие выразить свое почтение, или вымолить подаяние, или попросить об услуге. Рустэм-бей поглядывал на собеседника, ухватившего его за рукав, и, покрываясь тревожной испариной, отчаянно пытался разглядеть, куда скрылась укутанная фигура. Можно бы послать проследить слугу, думал Рустэм, но сдерживался. Ни один уважающий себя человек не захочет унизиться в глазах слуг, вовлекая их в аферу.

Однажды вечером после ухода гостя Рустэм-бей вошел на женскую половину, прежде чем Тамара успела выставить к дверям туфли.

— Что за женщина к нам приходит? — спросил он. — Она является сюда ежедневно, и я желаю знать, кто это.

С наигранным спокойствием Тамара взяла кусочек лукума, откусила и лишь потом подняла невинный взгляд:

— Просто моя подруга. Ничего особенного. — И Тамара дерзко прикрыла лицо краем чаршафа. Рустэма охватил гнев.

— Женщина не закрывается перед мужем! Открой лицо! Я хочу знать, кто к тебе приходит.

Тамара опустила покрывало и скромно потупилась:

— У меня совсем нет друзей. В бане со мной не разговаривают, потому что мой муж очень важный человек, родные остались в Телмессосе, а я хочу, чтобы меня навещала подруга.

— Слушай, женщины все делают по-своему. Вы шныряете друг к другу через черный ход, а мужчине приходится стучаться в парадную дверь. Заводи подруг, сколько душе угодно, но кто эта женщина?

— Никто. Моя единственная приятельница в здешних местах.

— Ты замужем. Не будь ты столь равнодушна, уже родила бы детей и водила компанию с другими матерями.

— Свой долг я стараюсь исполнять, — вспыхнула Тамара.

Рустэм-бей раздраженно махнул рукой:

— Мало радости от твоего долга. С таким же успехом я могу пойти к шлюхе и совокупляться, закрыв глаза. Пора бы знать: супружество не означает, что можно плевать на мужа, за чей счет роскошествуешь в праздности.

— Нельзя быть таким грубым с женой. Мне это неприятно.

— Это мне неприятно! — закричал Рустэм-бей. — Мне неприятно, что моя жена ежедневно принимает неизвестного гостя. Клянусь, другой муж давно бы избил такую жену!

— Что ж, побей меня, — ровно ответила Тамара. — Но тебе не из-за чего беспокоиться, муж мой. Это старуха, ее зовут Фатима, она со мной подружилась.

— Тут всех женщин зовут Фатима. Какая Фатима? Кто у нее семья? Где они живут?

— Она живет на окраине, за армянами. Я там никогда не была. Фатима стыдится своей бедности, она вдова, а всех сыновей забрали на военную службу на долгие десять лет. Ее прозвали «Неудачница». Она приходит ко мне, я из жалости ее угощаю и облегчаю ее бедную душу беседой. — Тамара показала на кусок голубой материи, небрежно брошенный на оттоманку, и добавила: — Она учит меня вышиванию, и я даю ей немного денег, всего несколько монеток. Видишь, я не совсем бездельница.

Рустэм-бей заглянул в темные глаза жены, но не понял, правду ли она говорит. Он резко повернулся и вышел. За дверью постоял в раздумье, закурил толстую сигарету и зашагал вниз по склону. Миновав дома и мастерские армян, он стал расспрашивать о вдове по имени Фатима-неудачница, у которой сыновей забрали на военную службу.

На следующий вечер Рустэм-бей устроился на низкой скамеечке перед входом на женскую половину, куря сигареты одну за другой. У ног образовалась кучка окурков. Горло пересохло, как летняя глина, сердце билось так неровно, что временами перехватывало дыхание. Весь день подозрение кислотой прожигало мысли, роившиеся в растревоженном мозгу, и Рустэм понимал: ему больше не знать покоя, если он не преступит правило, которое при нормальном течении жизни почитал священным и нерушимым. Возможно, он обесчестит себя в глазах жены и всего города, и тогда, невзирая на его положение, заявятся оскорбленные родичи, чтобы с ним поквитаться, но решение было твердо.